Формула смерти. Издание третье, исправленное и дополненное - Евгений Черносвитов

Шевелев не только быстро ввел меня в курс дела, но и познакомил со всеми, с кем мне придется, потом работать – сотрудниками милиции, прокуратуры, суда, военной прокуратуры и трибунала, а также – инспекторами рыб. надзора. Благодаря Геннадию Ивановичу, я легко вписался в этот непростой и большой коллектив. Но самое главное, что сделал тогда Шевелев, в первые часы нашего знакомства, в морге Николаевской-на-Амуре центральной больнице, подтолкнул, поделившись одним своим профессиональным наблюдением, к мысли о формуле смерти.

Мы с ним как-то вечером, сидя в маленьком, и уютном кабинете судебно-медицинского эксперта, спорили по поводу софистов. Шевелев отстаивал тезис, что великие софисты страдали шизофренией, ибо их мышление суть резонерство, то есть, синдром распада мышления. Среди современных шизофреников много «философов», у которых ведущие синдромы, как раз резонерство и философическая интоксикация. Я настаивал на самостоятельности и самобытности философской школы софистов, наряду с другими философскими школами Древней Греции. Неожиданно Геннадий Иванович, вне всякой связи с темой нашего разговора, вдруг сказал: «Ты знаешь, меня мучает одна мысль… Вот закончил вскрывать трупы, а так и не понял, почему все покойники похожи друг на друга?» «Как – похожи?», – не понял я. «Вот именно – похожи! Есть нечто общее, существенное, в лицах всех умерших. Будь то молодой или старый, мужчина или женщина… Да, ладно, поработаешь – сам увидишь!»

На этом тогда наш разговор и закончился. Я принял судебно-медицинскую экспертизу у Шевелева – город и пять, прилегающих к нему районов. Через некоторое время Шевелевы уехали в Москву, и скоро я получил от них письмо, что устроились они работать в подмосковной больнице им. В. П. Яковенко. Геннадий Иванович врачом-психиатром, а его жена, Людмила Игнатьевна заместителем заведующего больничной аптекой. Получили жилье и очень были довольны. Через год Шевелев поступил в ординатуру по психофармакологии. А через два года, по окончанию Геннадием Ивановичем ординатуры, выучив за месяц разговорный французский, Шевелевы уехали в Алжир. Все это время мы регулярно переписывались. В каждом письме Геннадий Иванович убеждал меня, по окончанию работы судебно-медицинским экспертом (я должен был отработать, если без отпуска, то два с половиной года) обязательно уезжать в Москву и устраиваться работать психиатром. Он даже подготовил мне место. В психиатрической больнице поселка Покровское-Шереметево, я мог устроиться врачом психиатром, и получить приличное жилье. Психиатрическую больницу №4, что находилась в живописном подмосковном поселке, бывшем имении одного из графов Шереметевых, курировал профессор Владимир Евгеньевич Рожнов, ведущий советский психотерапевт с мировыми связями и именем. Так я вернулся на родину, где родился, в Москву. Отработав два года психиатром в 4 психиатрической больнице, я поступил одновременно в клиническую ординатуру Центрального ордена Ленина института усовершенствования врачей (ЦОЛИУв), на кафедру профессора В.Е.Рожнова и заочно в аспирантуру Московского государственного университета им. М. И. Ломоносова, на кафедру диалектического материализма философского факультета. Вскрыв три тысячи трупов на Дальнем Востоке, я убедился в правоте Геннадия Ивановича. Действительно, чем больше сталкиваешься (в самых различных условиях и обстоятельствах) с покойными, тем яснее видишь, что у смерти одно лицо.

Опущу, как, будучи аспирантом 1-го года обучения, МГУ, я познакомился с заведующим одной из кафедр физики университета, лауреатом множества отечественных и зарубежных премий, орденоносцем, талантливым ученым удивительно простым человеком, профессором №. Меня познакомили с ним, как врача-психотерапевта, для того, чтобы я проконсультировал, и если надо, полечил его жену, которая страдала неврозом. До моего знакомства с этой семьей, будущая моя пациентка успела пролечиться у всех, ведущих психиатров нашей страны, и даже Франции и Швейцарии. И профессор, и его жена были люди не старые. Профессору было 42—43 года, жене его – 30 лет. У них был 9-ти летний сын. Жили они в академическом городке МГУ в огромной и роскошной квартире. Тогда я был поражен, как такие люди, пользующиеся всеми социальными благами и интересные сами по себе, могут быть глубоко несчастными? Будучи замужем и родив ребенка, моя пациентка все же закончила МГУ факультет журналистики, научилась свободно говорить на итальянском, английском и французском языках, писала блестящие очерки, рассказы и статьи для русской эмиграции для журнала «Родина». Два раза в году ездила в Западную Европу в творческие командировки. Два раза в году отдыхала в лучших санаториях СССР, ближнего или дальнего зарубежья. Несмотря на все это, до нашей встречи она совершила 3 попытки самоубийства, пыталась принимать наркотики, и часто пила до интоксикации. Она постоянно конфликтовала со своим мужем, месяцами не показывалась ему, благо, квартира около 200 квадратных метров позволяла. Один раз в ссоре, ударила мужа кухонным ножом в живот. Физика едва спасли в реанимации. Они пробовали жить в разных квартирах, приобрели квартиру для моей пациентке в другом конце Москвы. Но ни у нее, ни у него никогда не возникала даже мысль о разводе. Ни он, ни она, ни разу не изменили друг другу и не пытались даже. Оба очень серьезно заявили мне, что «любят друг друга». И – говорили правду!

Сын с родителями встречался только несколько недель в году, во время летних каникул на даче. Он поочередно жил у родителей мамы и папы в деревнях Ярославской и Тульской областях, где и учился. Недостаток его обучения пополняли репетиторы, которые занимались с ним, когда он гостил у родителей на даче. Мальчик был очень красивый, очень тихий и свободно водил черную «Волгу» папы и белую «Вольво» мамы по дачным дорогам и проселкам, катая соседских ребятишек и удирая от милиции. Физик, о семье которого идет речь, был близким другом ректора МГУ Рэма Викторовича Хохлова.

Я приступил к «лечению» мамы и скоро крепко подружился со всей семьей. Почти все время, которое должен был бы проводить на аспирантских лекциях, я проводил у физика дома. Часто оставался ночевать у них, ибо, когда я был в их квартире, дома царил лад да любовь!. Мы легко общались втроем, или в компании других физиков и их жен. Когда я приходил в эту семью, быстро на огонек стекались друзья. Физик был чрезвычайно мне благодарен, говорил, что я возвращаю его с женой к первым месяцам их знакомства, когда они были по-настоящему счастливы и верили в рай на земле. Тогда было не принято брать деньги за частное лечение, поэтому меня одаривали богатыми подарками. В моем полном распоряжении была в любой момент одна из машин семьи. Так, физик или его жена с удовольствием встречали и провожали моих иногородних друзей, возили меня на мою дачу, часто «обслуживали» в качестве водителей мою жену и даже моих друзей. И всегда были искренне рады, если я обращался к ним за помощью. Физик в присутствии Рэма Викторовича агитировал меня перейти из аспирантуры философского факультета на его кафедру и даже включил меня в соавторы одного крупного международного проекта, работу над которым возглавлял. Он познакомил меня и подружил со всеми заведующими кафедрами физик МГУ. Этот удивительный человек косвенно (а, кто знает, может быть и непосредственно?) способствовал тому, что долгие мои размышления над замечанием Геннадия Ивановича Шевелева, что все мертвецы похожи друг на друга, внезапно выкристаллизовались в идею о формуле смерти.

Это случилось незадолго до получения Рэмом Викторовичем звания академика (всего год, после того, как он стал ректором МГУ). В 1974 году. В это время несколько западных, враждебных к СССР журналов, напечатали статьи о «о выдающемся русском самородке, притесняемой советским правительством, экстрасенсе Валентине Кулагиной». Кто «раскрутил» тогда эту неграмотную, но чрезвычайно ловкую и хитрую женщину, я не знаю! Она ездила по всей стране, в том числе по столицам СССР, и демонстрировала экстрасенсорные чудеса: зажигала взглядом спички, поднимала со стола разные мелкие предметы – расчески, карандаши, столовые принадлежности, отгадывала, взяв за руку любого желающего, что у него в кармане, и много, что еще делала!. Кто-то же ее финансировал, ибо за свои сеансы они никогда денег не брала. Кто-то устраивал ей поездки, аудитории и жилье. Возможно, спец. службы «зондировали» («зомбировали») так советский народ? Не знаю! Могу только предполагать, что «бабка Кулагина» была первым звеном в цепочке: Джуна – Кашпировский – Чумак, вплоть до современных бесчисленных «колдунов черной и белой магий в трех поколениях».