Формула смерти. Издание третье, исправленное и дополненное - Евгений Черносвитов

Меня положили в больницу, где, как рассказывала мама, которая все время была со мной, мне выставили диагноз «менингит». Родителям врач сказал, что «шансов выжить у меня мало!» Тогда отец взял меня из больницы под расписку. В то время в Хабаровске жил врач. Он был уже на пенсии, и ему разрешали заниматься частной практикой. Имя и отчество его я не помню. Фамилию запомнил на всю жизнь – «Бочалгин». Родители повезли меня к нему. Я хорошо помню всю дорогу. Я сидел на руках у отца. Мы были на заднем сиденье. Голова моя была запрокинута. Я не мог ее держать. Отец поддерживал мою голову, чтобы я не бился ею о спинку кресла. Таким образом, глаза мои были направлены на заднее стекло кабины, в котором я видел с двух сторон пушистые зеленые ветки деревьев, что росли вдоль дороги.

«Клиника» доктора Бочалгина помещалась в уютном зеленом деревянном доме с большой и светлой верандой, с множеством красивых цветов. Несколько взрослых человек сидели на широких деревянных лавках и ждали своей очереди на прием к доктору. Оставив маму со мной, отец без очереди, решительно отодвинув рукой загородившую ему дорогу в кабинет доктора медицинскую сестру, скрылся за дверью кабинета. Скоро дверь приоткрылась и другая медицинская сестра, что была в кабинете, пригласила нас с мамой.

Весь прием не помню. Что со мной делал Бочалгин, что он мне говорил – навсегда останется для меня загадкой. Но из его кабинета я вышел на своих ногах, и мне были отменены все лекарства. Я выздоровел! Теперь, проработав свыше 30-ти лет врачом, из них 25 лет психиатром, я понимаю, что никакого менингита у меня не было. Увидев мертвым и обезображенным своего друга, я перенес психическую травму. Легендарный для Хабаровска старичок врач Бочалгин понял это, и поэтому произошло «чудо излечения». За свою врачебную жизнь и на моем счету несколько сотен подобных «чудес». Я выздоровел, но образ смерти, который явился мне в виде моего друга-утопленника, надолго поселился в моей душе.

Я взрослел, активно занимался спортом, испытывал себя в различных экстремальных ситуациях (это не было моей личной чертой характера – бросаться в прямом смысле с головой в омут, или с одним ножом гнать по тайге, наступая ему по пятам, медведя). Так делали многие мои друзья – сверстники. Чего только стоят попытки переплыть в бушующих водах Амура легендарный Утес, где течение настолько сильно, что с ним не справляется катер, а водоворот без труда может утащить на дно моторную лодку. Я был как все. И все же, примерно раз в месяц, я просыпался ночью в состоянии ужаса все при одной и той же мысли, что когда-нибудь я непременно умру! Психиатры подобные состояния называют паническими атаками. Философы-экзистенциалисты – витальными переживаниями. Вот в этом я отличался от своих друзей-сверстников. Никто из них ничего подобного не испытывал, ибо меня не понимал. Родственных душ по своим витальным переживаниям я нашел только среди своих пациентов – психически больных людей. Но, в отличие от больных, которые, если уж испытывали панические атаки, то по разным поводам. Например: в лифте, в метро, в самолете, в огромной толпе и т. д., и т. п. Я же – только среди ночи, в глубоком сне без сновидений, проснувшись мгновенно. Правда, всего раз в жизни, когда мне было лет 20, я испытал паническую атаку во сне, при этом понимал, что у меня начался этот приступ, который принял невероятные размеры вселенского ужаса («сон-раптус») от мысли, что я не проснусь! К моему счастью, это больше пока не повторялось и я не жду, что может повториться. Но, умирать бы я так не хотел! Такой смерти-во-сне я не пожелаю и своему врагу! Это что сродни переживаниям невротика, который боится езды в метро, ибо, находясь в метро, начинает представлять, что он глубоко под землей. Солнце (жизнь!) там, наверху, и он, если тоннель вдруг обвалится, никогда больше не увидит небо! Во времена Николая Васильевича Гоголя и очень похожего по душевному складу и переживаниям на него его сверстника и современника, Эдгара Алана По, не было ни в России, ни в США «подземки». А вот панические атаки оказаться под землей и никогда больше не увидеть неба и солнца, у людей были По крайней мере, их испытывали эти два великих человека. Они оба боялись быть заживо, то есть, во сне, погребенными. По не смог, вопреки теории Зигмунда Фрейда, сублимироваться (то есть, избавиться от страха путем создания его художественного образа), хотя и детально описал муки заживо погребенного, очнувшегося в гробу. Гоголь рассказывал о своем страхе налево и направо, тем самым породил легенду, что его действительно похоронили спящим, и что в гробу он очнулся и пытался спиной поднять крышку гроба. Легенда дальше гласит, что когда перенесли прах Гоголя и вскрыли гроб, то он, якобы, лежал на животе. Один известный советский писатель, присутствующий при эксгумации останков Гоголя и укравший его ребро (он показывал эту реликвию потом многим собратьям по перу, в том числе и мне). Этот писатель божился, что Гоголь в гробу лежал на спине. Ничто не указывало на то, что он в гробу ворочался.

Испытывая панических страхи, которые, повторюсь, начинались во сне без сновидений, нет, не смерти, а, скорее, небытия, я, в действительности мало, чего боялся. Но, гибель моего первого в жизни друга вселила в мою душу страх… перед покойниками. Здесь необходимо уточнение и пояснение.

Дело в том, что, обучаясь в ХГМИ, начиная с третьего курса, то есть, после сестринской практики, я периодически подрабатывал в разных больницах (не только в психиатрической, у Галанта), но и туберкулезной, нейрохирургической и даже участковым терапевтом. То есть, не успев окончить медицинский институт, я уже успел «привыкнуть» к тому, что пациенты могут умереть у тебя на руках. Даже те из них, к которым ты, леча их, успел привязаться. Я еще не получил диплом врача, а успел принять смерть у двух десятков «своих» пациентов. У меня на руках умерли двое онкологических больных, один – с обширным инфарктом миокарда, трое туберкулезных больных, о которых, даст создатель, я в этой книге расскажу подробнее, хотя написал об их смерти отдельные рассказы, двое погибли у меня на руках, вылив на мой халат всю свою кровь. Один был убит прямым ударом кинжала, сделанного из узкого напильника, в сердце, кровь била фонтаном так, что я не мог удержать напор ладонью, прижимая ее к ране. Вторая, 18-ти летняя девушка, перерезала себе сонную артерию опасной бритвой своего жениха, застав его со своей сестрой в постели. Кровь, фонтанирующую из сонной артерии, также никаким тампоном удержать не удается и другие.

Во всех случаях, когда умирали на моих глазах и руках, или я (например, как врач «СП») появлялся перед покойником, я никогда никакого страха или вообще какого-нибудь чувства, кроме полагающихся при конкретной ситуации, не испытывал. То есть, собственно, покойников я никогда не боялся. Но я испытывал и до сих пор испытываю немотивированный (витальный) страх, который может превратиться в настоящую паническую атаку, перед покойниками в гробу, с их живыми и мертвыми цветами, траурными лентами, носовым платочком, торчащим из кармана пиджака, косынкой, надетой на мертвую голову и т.д., и т. п. Вот такой вид смерти для меня ужасен!

Когда я работал судебно-медицинским экспертом в Николаевске-на-Амуре и в день мог вскрыть до 20 трупов (после праздников, например, особенно много было трупов в Николаевске-на-Амуре и его районах, почему-то после 7-го ноября; однажды их было за 50!), то никаких ни положительных, ни отрицательных эмоций, не относящихся к делу, я не испытывал. Но, стоило моих «клиентов» одеть в одежду и положить в гроб, как я начинал их бояться. До сих пор, повторяю, боюсь покойников в гробу, как знакомых, так и не знакомых!. Я не хожу на похороны даже дорогих и близких мне людей. Не был на похоронах ни одного своего друга, хотя почти все они уже или погибли насильственной смертью, или умерли от болезни, или, скоропостижно. С еще живущими друзьями мы договорились, не приходить на похороны друг друга, чтобы быть на равных перед смертью. Два случая были, конечно, исключением из этого моего правила. Это – смерть и похороны моей горячо любимой бабушки, Марии Алексеевны Новокрещеновой, и моего любимого отца, Василия Петровича Черносвитова. Смерть ничего не могла изменить в моей любви к ним, даже положив их тела в гроб! Ни малейшего страха я перед этими усопшими, находящимися в гробах, не испытывал. Больше того, они часто снятся мне именно мертвыми или умирающими. И я до последнего борюсь во сне за их жизнь, без всякого страха. Правда, всегда побеждает смерть! Двух, близких и хорошо знакомых мне людей я не видел в гробу наяву. Это Владимира Семеновича Высоцкого и Василия Макаровича Шукшина. Тоже, сознательно не пошел на их похороны. Но они мне тоже часто снятся мертвыми или умирающими. И я их тоже не боюсь.