Охота - Кирилл Цыбульский

Канн с четырнадцати лет повторял слово «сексуально» при любой возможности. Когда считал, что сейчас самое подходящее время.

– Мне очень страшно, Канн.

– Меня зовут Кевин, болван! Запомни, и больше никогда не произноси мое старое имя!

Терри ухватился за бревно и плыл, разглядывая небо.

– Мама учила меня, как справляться со страхом, – сказал Кевин. – Надо повторять про себя: «Я смогу убежать. Меня никто не найдет. Я в безопасности».

Так Терри и поступил. Повторял защитное заклинание раз за разом, сбиваясь и начиная сначала.

– А как будут звать маму? – спросил он.

Кевин посмотрел на бревно, на котором плыла Рита, и ответил:

– А она так и останется Ритой.

Течение несло их вот уже несколько часов, кожу разъедала вода, мышцы сводило. Одна только Рита плыла и плыла на бревне, не издавая ни звука. Казалось, она заснула, Морфей посадил ее на мягкое облачко, и оно закачалось, убаюкивая.

– Еще нам нужна новая фамилия. – Кевин всегда знал, что говорит. Он всегда был прав. – Спаркс. Рита Спаркс. Сексу…

Он оборвался на полуслове и посмотрел на Терри. Брат распластался звездочкой по воде и качал головой, соглашаясь.

Вечером в полицейском участке соседнего городка Эмма Пратт, начинающая журналистка, оставила заявление. В нем она описала ужасы, которые наблюдала долгие годы в семейном домике Паркеров. Жестокое обращение с детьми. Физическое и сексуальное насилие. Похищения. Убийства. Эмма описала все, что видела собственными глазами на обеих сторонах листа, но не оставила обратного адреса, своих координат, по которым с ней могли бы связаться для дачи показаний. А впрочем, того, что нашли на ферме Паркеров, было достаточно.

Эмма все же написала громкую статью для NYT.

Когда частного фермера, Роберта Паркера, приговорили к семнадцати годам колонии, общественность подняла шум. Ему светило пожизненное, если не два. Но хорошие адвокаты, на то и высокооплачиваемые.

Спустя пятнадцать лет никто и не вспомнил о громком деле. Никто, кроме трех без вести пропавших свидетелей и жертв «кровавого фермера», как его прозвали в той редакции, где когда-то работала Эмма Пратт.

Раны, затянутые долгие годы надеждой, вновь залились кровью.

Глава 46

– Смотрите-ка! Вся семья в сборе.

Роберт рассмеялся металлическим голосом. Джон видел, как этот ублюдок помолодел, встретившись со своим прошлым. С их общим прошлым, от которого хотелось выть.

– Помнишь это чувство, Джон? – спросил великан. – Проснуться в загоне. Голым. Посмотреть на небо и проклясть его всеми известными словами. Так ты делал?

Он не ответил. Слова были излишне. Джон знал, зачем это чудовище собрало их вместе. Охота должна закончиться.

Великан подошел к Джону и сказал:

– Я много лет избавлялся от таких, как ты. Мелких, жалких. Человечество столь милосердно, что откармливает вас, строя приюты, вместо того чтобы дать умереть, – он согнулся пополам, чтобы ни одного звука не затерялось в его словах. – Настоящим развлечением для меня было не молоко, а охота на маленьких жалких зайчиков, сынок.

Они были одни в лесу. Семья Паркеров. И грязный поросенок.

– Ты ничтожество. А ничтожества порождают себе подобных.

– Ты первый из них! – ответил Джон.

Великан ударил носом ботинка под дых. Джон сжался и заскулил.

– Все, на что ты способен, – это бежать. Ты бежал всю свою жизнь. От людей. От себя. Ты бежал от меня каждый день, пока я сидел в тюрьме. Только вот: ты бежал в мой загон, Джон!

В небо поднялась стая птиц. Джон посмотрел им вслед. Он хотел улететь вместе с ними.

– Я играл с вами все эти годы! С вами всеми! Вы были моей добычей!

Великан кричал. Деревья качались, словно лес поклонялся ненасытному хищнику.

– Неужели ты думал, что, бросив меня в тюрьму, станешь свободным? – он говорил, обращая руки к шпилям вековых сосен. – Зачем же вы пряталась? В лесу… В забытой богом дыре…

Братья смотрели друг на друга. У них был такой вид, будто они что-то натворили. Что-то очень плохое. И теперь папочка злится. Папочка снимет ремень и…

– Ловко вы придумали тогда. Заявить на меня от лица пропавшей журналистки, – продолжил Роберт Паркер. – Я хранил охотничьи трофеи, любил за бокалом виски вспоминать их лица, застывшие мертвой маской. Меня забавлял испуг, отпечатывавшийся в их глазах. Они жили в страхе. Каждую жалкую минуту. И не могли расхрабриться даже перед смертью.

Он сделал паузу, наслаждаясь моментом. Джон ждал, когда он закончит начатое.

– Ты шел ко мне точно по расписанию, сынок! – сказал великан. – Охота началась еще тогда, когда ты прятался за спиной брата, когда убегал от меня. Ты бежал до сих пор. Чтобы искупить свою вину, правда? Плохие мальчики должны получить по заслугам. Надеюсь, ты позабавишь меня перед тем, как умрешь.

Этот ублюдок должен был высказаться. Выплеснуть все, что копилось пятнадцать лет.

– Я вытащил тебя из тюрьмы, когда убили ту шлюху. Я знаю, что ты не виновен. Ты предпочитал платить за любовь. Снимал милую мордашку сутками, не давая забавляться с ней постоянным клиентам. Ты стал настоящей занозой в заднице Эмира. Но он готов на все ради денег. – Роберт ставил точку в отношениях с сыном. В отношениях с грязным поросенком, какого никогда не любил. – Я вытащил тебя, потому что такой слабак не достоин клетки. Тебе нужен простор. Природа. Естественный отбор, где нет спины брата. Кстати говоря, он сдал тебя с потрохами, как я и говорил.

Джон посмотрел на брата. Нет. Не может быть.

Человек, которому он доверял, которого считал братом. Каким бы глупцом ни был Джон, он мог сложить два и два.

– Канн! Обыщи его и приготовь к забегу! – сказал Роберт.

Раз. Раз, два. Бах!

Рита схватилась за голову и запищала. Видения. На сей раз, они совпали с реальностью. Женщина слепыми глазами видела, как издеваются над ней, как Мэгги схватила за руку и потащила по лесу, как хрустят кости плеча и рвется кожа. Жернова. Чертовы жернова лошадиных зубов и сосен непроглядного леса. Рита открыла глаза и увидела кровоточащую кость на месте руки. Роберт вернулся. Он пришел с работы, на которой был пятнадцать лет. Мозаика рассыпалась. Все, что собирал Кевин, обрушилось в один момент. Если подумать, у них было все: в их маленьком деревянном домике помещались мечты, находилось даже место для счастья. Им было хорошо вместе. Они любили друг друга. Мать и сын.

Кевин повторял изо дня в день: «У тебя есть сын. Его зовут Кевин. Это я – Кевин». Уж слишком ему хотелось быть единственным сыном для больной матери, единственным, кто умещается в ее воспаленном мозгу. А Рита все твердила о Роберте. О Джоне. Их не удалось выбить из ее головы, оставив место для одного Канна. Слишком долго он вколачивал туда свое имя. «Роберт скоро придет, он на работе». Кевин жил за двоих. За троих. За всех, кроме самого себя.