Черное озеро (СИ) - К. Разумовская

Я б её простила хотя бы просто чтобы она заткнулась.

Амур показывает себя как неплохой лидер, особенно вырывание стрел и напускное спокойствие. Правда, всё это теряется на фоне его постоянно кислого лица и того, что он подглядывает за тем, как я делаю заметки для своего бестселлера.»

— Сядь ближе. И, да, я не подглядываю.

Инесса самодовольно хмыкает, но все равно повинуется. Воровка откидывается назад, облокотившись на меня спиной. Задирает голову и уставилась на меня хитрыми глазами. От ее близости заметно теплее.

— Твоя рука… — осторожно начинает Инесса, но я перебиваю девчонку, не дав договорить:

— Все нормально.

— Хочешь это обсудить?

Ее голос тонет в конском топоте. Голова напрочь отказывается соображать. Мален и Нева спорят за спиной. Мне не удаётся разобрать ни слова из перепалки, кроме унылых возгласов мальчишки Ландау: «Пожалуйста, прекратите. Амур запретил нам шуметь».

— Что значит «это»?

— Ты злишься.

— Что, боишься? — уточняю, борясь с навязчивым желанием опустить голову и посмотреть на наглую девчонку. Инесса пожимает плечами. Впереди маячит Катунь на своей черной кобыле. На его спине болтается лук и колчан со стрелами. Сбоку блестит набор ножей. Пейзаж вокруг остаётся неизменным, за исключением музыкального сопровождения, состоящего из обрывков разных пошлых стихов, сложенных в одну кучу и распеваемых на унылый манер.

Катунь знает слишком много песен про женщин. И про мужчин.

Капюшон сползает с его головы, зацепившись за ветку. Лошадь под Нахимовым спокойно шагает по песку, поднимая облака пыли.

— Где-то под столицей, раз бывала я в церквушке,

У служителя был хрен до самой макушки!

Инесса усмехается. Возможно, меня бы впечатлил певчий талант друга, если бы репертуар поменялся бы хоть раз за последние лет тридцать.

— А чего мне бояться? Я не знаю где я. Меня окружают незнакомцы и мы едем черт знает куда. Хорошо хоть мою лошадь зовут Лакомка и мой компаньон — это ты.

Представляю, что ее слова прозвучали без явного сарказма. Так мне меньше хочется скинуть воровку с лошади. Впереди маячит Катунь на своей черной кобыле. На его спине болтается лук и колчан со стрелами. Сбоку блестит набор ножей. Пейзаж вокруг остаётся неизменным, за исключением музыкального сопровождения. Катунь знает слишком много песен про женщин. И про мужчин.

— Я вчера была пьяна, а сегодня трезва.

На печи в углу спала, в жопу мышь залезла!

Я пришла к соседу утром, попросила помощи,

Он, падлюка, показал мне под халатом мощи!

Потираю виски свободной рукой. Прохладный ветер треплет волосы и проскальзывает за воротник.

Что в лоб, что по лбу. Его бесполезно о чём-то просить.

— Лошадь моя. И ее зовут Карамелька. Кстати, её выменяли на твой балахон. — поправляю девчонку я, размышляя над тем, что же значит «Хорошо, что мой компаньон — ты».

Инесса смеется и записывает слова песни Нахимова в тетрадь. Не в силах сдержать любопытство я опускаю голову вниз. Инесса развалилась на мне, с трудом поспевая цитировать Катуня. Наконец-то сдавшись, Инесса укладывается поудобнее.

— Я могу поспать немного?

Хочу съязвить. Сказать что-нибудь гадкое. Больше всего прямо сейчас я желаю испортить кому-нибудь настроение, а в лучшем случае — жизнь.

Рука саднит, напоминая о уязвимости. Нет ничего хуже этого чувства.

Задерживаю взгляд на больших голубых глазах и уже было открыл рот, готовя изощренное оскорбление, но меня хватает лишь на тихое:

— Да, конечно.

***

Солнце достигло наивысшей точки на небосводе. Миновав березовые рощи, густые осиновые перелески мы вошли на Дикие Земли. Инесса тихо сопит, полулежа на мне. Тело под ней нагрелось, и рубашка под жилеткой прилипла к животу. Мы подошли к дубам, разросшимся вдоль леса широкой полосой. Негласная граница Диких Земель.

Карамелька волнуется, но все равно идет вслед за кобылой Катуня. Лошадь Нахимова спокойна, вероятно, утомлена развлекательной программой.

— Ты должна кое-что знать. — аккуратно говорю я, от чего Инесса тут же просыпается.

— Например? — хрипло отзывается она. Тропа под ногами коней выглядит давно нехоженой. Достаю из седловой сумки фляжку с водой и протягиваю воровке. — Кстати, где мы?

Инесса откручивает крышку и проливает часть воды на себя, когда Карамелька дергается, оступившись на кочке. Ткань моих брюк быстро впитывает остатки воды с седла и прилипает к коже.

Для хорошей воровки она слишком неловкая.

— Дикие Земли. В следующий раз, когда захочешь принять со мной ванную — предупреждай, чтобы успел раздеться.

Слова срываются с языка раньше, чем успеваю подумать. Инесса ахает. Ожидаю что-нибудь вроде пощечины, но ничего не происходит. Странно. Девы при дворе принимались рукоплескать (не так, как хотелось бы), едва заслышав намёк на неприличную шутку.

— У вас есть душ? — изумлённо уточняет воровка. Принимаю оскорбленный вид и поправляю воротник, закрывая шрам на шее.

Душ — видимо, что-то сродни бани.

— Ну, да. Если ты не заметила, я чистый.

— Не приглядывалась особо.

— Я сейчас скину тебя с лошади.

Инесса заливается мелодичным смехом, одной рукой обнимая себя за бок, на который Идэр накладывала повязку. На кудрявую макушку приземляется пожелтевший дубовый лист. Сдуваю его до того, как Инесса проводит ладонью по волосам.

— А мы не нарвёмся на твоих модных красных дружков?

— Дикие Земли на то и дикие — людей здесь не встретишь, если держаться южнее Торгового Пути. Обилие живности не позволяет свободно шататься по лесам.

— А. — кратко отзывается воровка, а потом восклицает, опомнившись: — Если тут нет людей из-за хищных тварей, то какого лешего мы тут забыли?!

Хороший вопрос.

Если б мы двинулись близ деревень, то дружинники пришли бы по наши души ещё до того, как мы найдём ночлег. Держать путь по землям вдоль княжества Емельяновых — ещё глупее. Скопление солдат там заоблачное после смерти одного из престолонаследников Вадока Емельянова.

Распутин убил Китмара на глазах маленькой княжны. На что он вообще после этого рассчитывал?

Будучи в близких отношениях с Идэр, я никогда не брал её на охоту и не упоминал о делах, которые я был обязан выполнять на службе у царя. Женщины могут причинять боль. Они способны убивать изощреннее и умнее, чем это делают мужчины. Но они жалостливы и нет ничего хуже, чем лицезреть плачущую деву, тоскующую по остывающему телу.

— Никуда от меня не отходи. — оборачиваюсь. Никто не отстает. Карамелька сбавляет шаг, вторя кобыле Нахимова.

— Гав.

Опускаю взгляд вниз, не понимая выходки девчонки. Инесса недовольно смотрит в ответ, скрестив руки на груди.

Ну что опять не так?

— Что ты делаешь? — измученно вздыхаю я, крепко сжимая поводья одной рукой. Левая кисть повержено лежит на колене.