Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова - Сергей Иванович Валянский

Как известно, многие насекомые претерпевают в течение жизни различные метаморфозы, меняя свои формы. Какие же химические реагенты позволяют гусенице, через куколку, превратиться в бабочку? Над этим я задумался еще в Алексеевском равелине. И вот пришел к мысли, что у гусениц насекомых в их тельце возникают какие-то энзимы, обновляющие все ткани куколки, за исключением нервной системы, как бы лежащей в их основе, чем сохраняется психическое единство прежней и новой форм насекомого. Если это так, то энзимы можно попытаться выделить из куколок насекомых, и испытать их действие на животных, а в случае благоприятных результатов применить их к человеку. Не произойдет ли в результате этого и у них обновления всех тканей без изменения мозга и нервной системы, обусловливающей психическую сторону нашей жизни?

Эта идея ждала своего часа. И вот в 1928 году я познакомился с директором лаборатории экспериментальной терапии в Москве Я. Г. Лившицем. Узнав, что он занимается извлечением энзимов как медицинских средств, я тотчас же сообщил ему свои соображения, ионе радостью выразил готовность практически разработать мою идею.

Доктор Я. Г. Лившиц начал активно работать. Он заготовил большое количество экспериментального материала и приготовил из него ряд вытяжек, которые опробовал на морских свинках с весьма интересными результатами. Но когда работа была в самом разгаре, доктор Лившиц трагически погиб. Он был застрелен на личной почве. Все остановилось.

Я опубликовал полученные результаты, которые показывали, что из бросового материала можно выделить вещества, имеющие не только теоретический интерес, но и практическое значение. Но к сожалению, это никого не заинтересовало.

Последний рассказ в моей книге назывался «Атомы-души». Помимо прочего, в нем шла речь о познаваемости мира. Обсуждая вопрос, может ли конечное человеческое сознание познать бесконечную Вселенную, я отвечаю: возражение, будто бесконечное не может отразиться в конечном, совершенно неосновательно. Разве, сидя на берегу безбрежного океана и наблюдая бегущие по нему волны, мы не представляем себе его во всей безбрежности, хотя и не видим его конца? Почему же мы не можем представить себе и всей Вселенной в ее бесконечности, если бесчисленные звездные небеса, подобные нашему звездному архипелагу — Галактике, возникают из первобытного эфира и снова тают в его бесконечности, как волны в море, как облака в нашей атмосфере, по тем же самым единым физическим законам?»

Но опять наступило время расставаться. Николай Александрович попросил прийти к нему завтра пораньше, так как хотел организовать своему гостю экскурсию по институту.

На третий день, когда Сергей Александрович пришел к Морозовым, хозяин уже ждал его, чтобы отправиться по запланированному с вечера маршруту.

Осмотр начался с главного здания института. Они вошли с проспекта Маклина через тяжелые двери с зеркальными стеклами. Издали доносился лай собак. Справа были гардероб и две кладовые. Слева — мочевая лаборатория отделения физиологии. В станках, удерживаемые мягкими лямками, стояли собаки с фистулами мочеточников, из которых в периодически сменяемые цилиндрики капала моча, подвергаемая затем исследованию. Здесь же, на первом этаже, в особом отсеке располагался весь административный комплекс — пять небольших комнат, каждая в одно окно: директорский кабинет Н. А. Морозова, кабинеты заместителей по научной и административно-хозяйственной части, канцелярия и бухгалтерия.

— В своем кабинете я бываю нечасто и неподолгу, — сразу же объявил Николай Александрович. — Руководящий состав института я принимаю или в своем домашнем кабинете, или в кабинете заместителя, или в канцелярии, где подписываю представляемые мне бумаги. Иногда, как сегодня, я совершаю обходы отделений, но это больше для общения с коллективом, а не с административными целями. Однако случается, что во время таких обходов решаются и серьезные вопросы.

Николай Александрович познакомил гостя со своим заместителем по науке Давидом Яковлевичем Глезером, старым большевиком, по специальности физиологом. Он был небольшого роста, коренастый, с коротко подстриженными усами и очками на близоруких глазах.

Когда они вышли из кабинета Глезера, Морозов сказал:

— О.н прекрасный администратор, энергичный и доброжелательный человек, но с непредсказуемыми реакциями: внезапно он может взорваться, накричать, но через минуту будет смущенно улыбаться и просить прощения. Давид Яковлевич — военный, ассистент Л. А. Орбели по Военно-медицинской академии. Вообще-то он военврач 1-го ранга.

Заместителя директора по административно-хозяйственной части Феликса Владимировича Мазуркевича не было на месте. Николай Александрович пояснил, что он бывает в кабинете только тогда, когда совещается со своими помощниками — комендантом и завхозом; обычно он или где-то на объекте, или в городе по тем или иным научно-хозяйственным делам. Он очень скромен, но энергичен, постоянно болеет за дела института и принимает их близко к сердцу.

Персонал канцелярии и бухгалтерии был немногочислен. Штат первой состоял из управделами Е. Г. Гедда и машинистки С. А. Сахаровой, а второй — из трех человек: высокого, массивного, похожего на борца-тяжеловеса бухгалтера К. И. Телушкина, счетовода Ю. Н. Казиной и кассира, которого на данный момент не было, так как старый уволился, а новый еще не приступил к выполнению своих обязанностей. На первом же этаже находился и красный уголок, а через него — вход в комнаты отделения физиологии, где проводились электрофизиологические исследования и где стоял струнный гальванометр — по тем временам последнее слово техники и великая роскошь.

Весь второй этаж занимало отделение физиологии. Здесь был кабинет Л. А. Орбели, рабочие комнаты, предоперационная и операционная, клиника оперированных животных. Здесь стоял лай и собачий запах. Прооперированные собаки лежали в люльках-гамачках; по полу мыкались «глупые» собаки, у которых были удалены большие полушария головного мозга; пытались сохранить равновесие и правильно скоординировать свои движения «умные» собаки, лишенные мозжечка.

Третий этаж — отделение анатомии. Слева — два зала музея, справа — рабочие комнаты и мемориальный кабинет П. Ф. Лесгафта, оберегаемый как святыня. И в залах музея, и в рабочих комнатах на стенах — портреты Петра Францевича; на столах — микроскопы и микротомы, кюветы и инструменты для препарирования, банки с консервированным материалом. Пахло формалином, карболовой кислотой и всякими другими консервантами. Здесь они встретили престарелую женщину в черной вязаной наколке