Исход (Том 2) - Стивен Кинг

— Давай немного пройдем пешком? — попросила Франни. Голос у нее был усталый.

— Конечно. — Стью повел рядом оба их велосипеда. — Как ты себя чувствуешь, Франни? Ребенок беспокоит?

— Нет. Просто устала. Уже почти час ночи, разве ты не заметил?

— Да, уже поздно, — согласился Стью. И они пошли рядом в ласковой тишине летней ночи.

Собрание закончилось всего час назад, основную дискуссию вызвал вопрос о Поисковом комитете. Все остальные пункты прошли с минимумом обсуждений, хотя судья Фаррис предоставил удивительную информацию, объяснявшую, почему в Боулдере осталось сравнительно небольшое количество тел. Согласно четырем последним номерам «Камеры» — ежедневной газеты, выходившей в Боулдере, невероятные слухи всколыхнули все общество, слухи о том, что супергрипп берет свое начало в Метеорологическом центре Боулдера, расположенном на Бродвее. Представители центра — те, кто еще держался на ногах, — уверяли, что это полнейшая чепуха и все сомневающиеся могут совершить экскурсию по этому заведению, где они не найдут ничего более опасного, чем индикаторы загрязнения воздуха и определители направления ветра. Но, несмотря на это, слухи муссировались, усугубляемые истерическим накалом тех ужасных дней конца июня. Метеоцентр взорвали, а почти все население Боулдера покинуло город.

Похоронный комитет и Комитет по электричеству были утверждены с поправкой, внесенной Гарольдом Лаудером — он, вне всякого сомнения, тщательно подготовился к собранию, — чтобы каждый комитет пополнялся двумя членами от каждой сотни увеличивающегося населения Свободной Зоны.

Поисковый комитет также был утвержден без особых возражений, но обсуждение исчезновения матушки Абигайль чрезмерно затянулось. Перед началом собрания Глен посоветовал Стью не ограничивать время обсуждения данного вопроса; это беспокоило всех, особенно мысль о том, что их духовная наставница, которой все безоговорочно верили, совершила некий грех. Лучше всего позволить людям излить это из своих душ.

На оборотной стороне своей записки старушка неразборчиво написала две цитаты из Библии: Книга Притчей Соломоновых 11: 1–3 и 21: 28–31. Судья Фаррис отыскал эти высказывания с аккуратностью и тщательностью юриста, готовящегося к защите, и в начале обсуждения встал и зачитал их надтреснутым голосом пожилого человека. Строки одиннадцатой притчи Соломона утверждали: «Неверные весы — мерзость пред Господом, но правильный вес угоден Ему. Придет гордость, придет и посрамление; но со смиренными — мудрость. Непорочность прямодушных будет руководить их, а лукавство коварных погубит их». Цитата из двадцать первой главы шла в том же ключе: «Лжесвидетель погибнет; а человек, который говорит, что знает, будет говорить всегда. Человек нечестивый дерзок лицом своим, а праведный держит прямо путь свой. Нет мудрости, и нет разума, и нет совета вопреки Господу. Коня приготовляют на день битвы, но победа — от Господа».

Разговоры, последовавшие после ораторствования Судьи (иначе это и не назовешь), зашли очень далеко, иногда принимая комичный оборот. Один мужчина угрожающе утверждал, что если сложить номера глав, то получится тридцать один — число глав в Апокалипсисе, на что судья Фаррис, снова встав, сказал, что в Апокалипсисе всего двадцать две главы, по крайней мере в его Библии, и что в любом случае двадцать один плюс одиннадцать будет тридцать два, но никак не тридцать один. Жаждущий считать не смог ничего возразить. Еще один приятель утверждал, что видел сияние в небе за ночь до исчезновения матушки Абигайль и что пророк Исайя признавал существование летающих тарелок… так что им лучше всего раскурить коллективную трубку мира. Судья Фаррис снова поднялся — на этот раз для того, чтобы подчеркнуть, что предыдущий джентльмен перепутал Исайю с Иезекиилем, что конкретно это признание касалось не летающих тарелок, а «клубящегося огня и сияния вокруг него», и что сам он придерживается того мнения, что единственные летающие тарелки, существование которых можно доказать, это те, которые иногда летают во время супружеской ссоры.

Большинство других обсуждений было пересказом снов, настолько похожих, что они как бы сливались в один, и это было известно всем. Люди один за другим возражали против того, что матушка Абигайль обвинила себя в тщеславии и гордыне. Они говорили о ее доброте и сердечности, о ее способности снять напряжение у человека одним-единственным словом. Ральф Брентнер, который, казалось, был так напуган большим скоплением людей, что язык у него так и прилипал к нёбу, все же вознамерился внести и свою лепту — он говорил в том же ключе минут пять, добавив в конце своей речи, что не встречал лучшей женщины с тех пор, как умерла его собственная матушка. Когда Ральф сел на свое место, казалось, он вот-вот расплачется. Если брать всю дискуссию в целом, то она навела Стью на не очень-то утешительные выводы. Конечно, в своем сердце каждый почти простил ее. Если Абигайль Фриментл вернется теперь, то поймет, что она желанна и по-прежнему пользуется авторитетом, к ней по-прежнему будут прислушиваться… но она обнаружит также, подумал Стью, что ее положение неуловимо изменилось. В случае противостояния между нею и Комитетом Свободной Зоны уже нельзя с достаточной уверенностью сказать, что выиграет именно она, несмотря на право вето. Она ушла, а сообщество продолжает существовать. И сообщество не забудет этого, потому что люди уже наполовину забыли силу снов, некогда господствовавших в их жизни.

После собрания около тридцати человек расселись на лужайке перед залом. Дождь перестал, тучи рассеивались, вечер был приятно прохладен и свеж. Стью и Франни сидели рядом с Ларри, Люси, Лео и Гарольдом.

— Сегодня вечером ты прямо сразил нас наповал, — сказал Ларри Гарольду. Он подтолкнул Франни локтем. — Говорил я тебе, что его трудно раскусить?

Гарольд, радостно улыбнувшись, сдержанно пожал плечами:

— Всего лишь парочка идей. Вы семеро снова запустили в ход всю машину. И у вас, по крайней мере, должна быть привилегия проследить за ходом событий от начала и до конца.

Теперь, четверть часа спустя после того, как они вдвоем ушли с этого импровизированного собрания и уже приближались к дому, Стью повторил:

— Ты уверена, что чувствуешь себя хорошо?

— Да. Только ноги немного устали.

— Ты слишком легкомысленна, Франсес.

— Не называй меня так, ты же знаешь, что мне это не нравится.

— Извини. Больше не буду. Франсес.

— Все мужчины ублюдки.

— Я хочу попробовать стать лучше, Франсес, — честно-честно.

Она показала ему язык, но Стью понял, что это шутка не от души, и поэтому перестал подтрунивать. Она выглядела бледной и апатичной — удивительный контраст с той Франни, которая с таким воодушевлением пела Национальный гимн всего несколько часов назад.