Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

И на этот вопрос монахиня не ответила.

Алистер Балтимор, которому наскучила беседа, встал и ушел, не прощаясь.

— Англичанин уходит, не прощаясь, пить бургундское! — восхитился Бруно Пировалли. — Вот подлинный Брекзит: берешь лучшее от Европы и уходишь в одиночное плаванье. Вот становление нации! Поцелую дам и присоединюсь к островитянам.

— Отбываем в салон Рамбуйе. — Супруги Рамбуйе также удалились.

Впрочем, Балтимор тут же вернулся с бутылкой вина в одной руке и стаканом вина в другой.

Рихтер продолжал говорить с монашкой.

— Меня удивили ваши слова о справедливости. Необычно для монахини. Я думал, вы скажете, что Европу может объединить идея Воскресения.

Монахиня спросила в ответ:

— Вы верите в воскресение убитых украинских детей?

Марк Рихтер не сразу нашел что ответить.

— Я верю, что братство разумнее, чем война. Верю, что можно преодолеть небратство. Хотя у меня есть брат, с которым давно в ссоре. Верю в семью. Хотя моя семья распалась. Верю в Россию, хотя уехал из нее тридцать лет назад. Потому что в основе русской культуры — братство, вопреки всему. Знаете, сестра, я только теперь понял, как надо читать роман «Братья Карамазовы».

— Никогда не любил Достоевского, — сообщил англичанин. Алистер Балтимор выкладывал убеждения полновесными, значительными фразами. Сообщил мнение — и оглядел собрание. — Никогда не одобрял шовинизм. If you know what I mean. Всегда относился к этому русскому идолу с подозрением.

— Неужели вы читали роман «Братья Карамазовы», Алистер? Ведь в романе нет полосок и квадратиков.

Британец не счел нужным отвечать на оскорбление.

— Видите ли, роман написан именно о том, что братская любовь может преодолеть все, даже приговор природы. Карамазовы — татарская фамилия, значит «меченые чертом». И все братья очень разные, но преодолевают рознь во имя любви. И если вы читали, то помните, что объединяет всех именно смерть ребенка. Не разъединяет. Объединяет. Соня, вы читали книгу?

— В нашей семье Достоевский под запретом, — засмеялась Соня. — Моя сестра, Клара, считает, что русская культура должна исчезнуть! В русской культуре — только зло, общая покорность и угнетение соседей. Я Москву по-прежнему люблю, но Клара меня осуждает, она хотела на Донбасс ехать с русскими сражаться. Кларе стыдно даже говорить на русском языке. На Донбасс не поехала, потому что стрелять не умеет.

— Напрасно не поехала, — сказала монашка, — надо все доводить до конца.

— Вот это монахиня! — восхитился Кристоф Гроб. — Наш германский Вермахт не сравнится со шляхтичами! Вперед! Убивать за гроб Господень! Крестовый поход!

Это пройдет, думал Рихтер. Однажды люди поймут перед лицом беды, что братство надежней. Это придет не как благо, но как общий ужас: все поймут цену потери братства. И соединятся опять. Я им кажусь защитником тирании и гражданской резни. Что делать.

И Рихтер вспомнил рассказы матери про арест отца, вспомнил про свою расстрелянную родню. Вспомнил письменный стол, левый его ящик, где отец держал свои медали и медали братьев. И за Испанскую войну. И за Финскую войну. И за Великую Отечественную. И за целину. Это была дурная жизнь, и никто не был прав. Но они эту жизнь разделили с народом. Русские захватили Литву, Латвию, Эстонию, Финляндию, Бессарабию и часть Польши. Агрессоры. Правда, все это были страны, которым Ленин недавно дал свободу, но, тем не менее, территории захватили. Правда, Финляндия сражалась на стороне Гитлера. Но Советский Союз был агрессором. И Гражданская война разделила белых и красных. И народы переселяли. И семьи разделились.

И все ждали слова, способного сплотить и возродить народ.

И вот слово прозвучало. Когда началась война, все нужное было сказано. И на каждой улице из рупора раздались медленные ужасные слова. И пугающий голос, знакомый каждому голос, неторопливый, глухой голос тирана сказал, растягивая слова на восточный манер:

— Дарагие братья и сестры.

Глава 14

Братство ненужных людей

На Восток! Что может быть нелепее, чем двигаться на Восток с благополучного Запада? Все разумные люди стремятся на Запад! Вот куда следует стремиться — на Запад!

Однако поезд с оксфордской делегацией продвигался в восточном направлении, шел туда, где царят бесправие, холод и хаос; пассажиры сквозь заиндевевшие окна глядели на пейзажи, которые с каждым километром делались все более тусклыми, словно из природы изымали яркие цвета и добавляли специальный оттенок отчаяния: северо-восточная палитра — серая и мутная. Немецкий социалист Кристоф Гроб игриво ткнул в бок итальянского профессора:

— Что, макаронник, страшно? Карнавала тут не будет, обещаю! — и засмеялся своим противным каркающим смехом.

— А по-моему, сейчас уже начался карнавал! — И Пировалли добродушно потрепал Кристофа по плечу.

— Прекратите, — сказал Астольф Рамбуйе, — мы, европейцы, здесь на чужой территории. Попробуем быть достойными европейского братства.

— О! Брюссель заговорил! Избранные должны сплотиться! Концепция золотого миллиарда, вот оно как!

Пассажиры обменялись колючими взглядами. А экспресс с западными визитерами все шел и шел на Восток.

В это же самое время в украинском городе Мариуполь старенького школьного учителя убеждали бежать в западном направлении. Многие борцы за рыночную экономику давно уехали, но то были деятели иного калибра, их приглашали университеты. Никчемного преподавателя средней школы не мог позвать никто — но вот, однако, приехал за ним добрый человек, а учитель не желал расставаться со своим городом. Гость учителя настоятельно рекомендовал поторопиться.

— Поезжайте в Европу, вас там примут.

— Мне здесь хорошо.

— Здесь? Хорошо?

В предвоенный день на проспекте Металлургов появился гость, привлекая внимание прохожих. Горожане с изумлением взирали на пришельца: гость Мариуполя был облачен в лимонно-желтые панталоны и голубые штиблеты. В тот год многие вольнолюбивые люди одевались в цвета украинского флага. Экзотический посетитель явно был столичной штучкой, избалованный киевскими пирами и журфиксами — там буйство красок в чести, а провинциалы относятся к жизни скромнее. Яркий мужчина успел осмотреть достопримечательности, посетил легендарный завод «Азовсталь», а теперь с некоторой брезгливостью изучал убогую перспективу проспекта. Отыскал нужный дом, нужный подъезд и, стараясь не касаться нечистых перил, поднялся на третий этаж.

Здесь жил школьный учитель, преподаватель экономики в старших классах средней школы Мариуполя — именно он первым рассказал сегодняшнему кумиру интеллигентного Киева, Григорию Грищенко, о рыночной экономике, о Карле Поппере и открытом обществе. В жизни всякого крупного политика есть тот тихий воспитатель, та деревенская нянька, тот неказистый школьный учитель, который первым распахнул для него большой мир. Что видишь в Мариуполе? Завод и чахлые парки. А ведь помимо этого есть еще Оксфорд, Париж, Большие бульвары, Пикадилли, «Открытое общество», мишленовские рестораны. Все это может быть твоим, объясняет добрый учитель — ребенок должен понять истину, скрытую от него советской властью. Василий Богданович Сидур был именно таким учителем, который умеет тихими словами заронить