Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

— У нас первая служба в шесть утра, — сказала монахиня. — Заутреня.

— Нечего сказать — служба! Очень утрудились: поклоны бить. За капиталистов молитесь. Помоги, Господи, чтобы война банки не тронула. Признайтесь, что все христиане — марионетки Америки, — каркал Кристоф. Его рот действительно раскрывался, как у ворона. На оксфордского ученого ворона Кристоф похож не был; то был дикий кладбищенский ворон. — По заказу крупного капитала обвиняете российского президента. Вы лучше за Россию помолитесь!

— Я должна вмешаться, — сказала Соня Куркулис и, привстав, звонко сказала, обращаясь к лысому анархисту: — Обвинения обоснованы. Располагаю информацией! Сотрудничаю с российским писателем Зыковым, чтобы писать правду о русских лагерях и украинских борцах.

— Какие еще лагеря? Какие тюрьмы?

— Тюрьмы, куда бросают инакомыслящих.

— Вранье все это. Американские газеты читаете? На здоровье. Вы посмотрите, что в Донецке творят ваши американские кураторы. Бомбят мирный русский город!

— Диверсанты и террористы захватили город в чужой стране.

— Русские люди, — сказал Кристоф, обводя попутчиков взглядом, останавливая взгляд на каждом, чтобы пробудить в нем совесть и разум, — не захотели смириться с тем, что Украина пошла капиталистическим путем, продалась Америке. В Донецке возрождают принципы социализма.

— Бандитский социализм уже был, — сказала Соня печально. — Мы знаем, что это такое.

— Понятно… — отмахнулся Кристоф. — Знакомая песня. Существуете на деньги американского Госдепа.

— О, вот как! А вы на чьи деньги путешествуете? — не удержалась Соня Куркулис. — Нищий анархист едет в круиз!

— Билет приобретен на деньги газеты, — отчеканил Кристоф, яростно двигая лицевыми мышцами, раскрывая и закрывая рот энергичными движениями. — Можете не сомневаться: выполняю волю коллектива.

— Вы корреспондент? А деньги в вашу газету российские олигархи переводят, правда? — не унималась Соня Куркулис. — Доказано, что путинская Россия поддерживает левых террористов и правых националистов в Европе, расшатывает Запад.

— Бессовестные выпады оставлю без внимания. Служу германскому народу. И правде.

Социалист переключился на еду.

Кристоф распахивал рот, погружал внутрь круассан и резким движением смыкал челюсти. Крупные зубы его, расставленные веером в воспаленных деснах, терзали дряблое тело булочки.

— Какой он жуткий, — сказала Соня, наклонившись к уху Рихтера. — Весь социализм в этом беспардонном субъекте.

— Пойду вздремну, — сказал Рихтер. — Стемнело, видите?

— Метет, — сказала Соня. — Темно, как ночью.

— Ночь была беспокойной, может быть, теперь удастся поспать. Пока в купе пусто, вздремну. Потом вернусь, продолжим разговор.

Проходя мимо Кристофа, остановился.

— У меня для вас сообщение, — сказал он Кристофу. — День скоротаем, но впереди еще полночи: в Москву прибудем в шесть утра. Если будете храпеть, сдам вас в полицию.

— Что вы себе позволяете? — вскипел социалист. — Храп от человека не зависит! Проблема носоглотки!

— Значит, не следует ездить в общем купе. Покупайте отдельное купе.

— Я вам не миллионер! Может, мне еще поезд купить?

— Ходите пешком. Предупреждать больше не буду.

Соня Куркулис смотрела на Рихтера восхищенно. А попутчица в коричневой рясе вдруг сказала:

— Я монахиня из «Конгрегации Вечного Слова».

— Ах, боже мой! — ахнула Соня. — Какое чудо! Позвольте, нарисую ваш портрет акварелью.

Марк Рихтер пошел в купе и продолжил письмо.

Не сказал тебе главного, Мария. Очень трудно писать правду, договаривая все до буквы. Я предал тебя и детей. Но я предал не только тебя.

Ты знаешь, что до того, как ты позволила стать твоим мужем, я был женат. Свою первую жену оставил давно. Был женат на доброй и кроткой женщине, которую оставил, потому что был молод и глуп. Женщина, оставленная мной тридцать лет назад, одинока. Живет в Москве. Она старше меня, значит, уже старуха. Не знаю, как я смогу ей пригодиться.

Просто должен сказать, что постараюсь быть рядом с ней, так же как постараюсь быть рядом с братом. Так же точно, как постараюсь разделить судьбу своей Родины. Уехав из России тридцать лет назад, я предал и Родину тоже. В те годы мы так не считали, не думали, что есть слово «долг». Личная судьба казалась ценнее общества — и что такое «общество», я не знал. Считал, что, если само общество лживо, то нет нужды хранить чужим людям верность. Что такое «родина», как не собрание чужих тебе людей, объединенных языком и туманным прошлым? «Слава, купленная кровью», как называл патриотизм Лермонтов, не может волновать ум и, тем более, совесть. Так я думал. Но с годами понял, что в едином эйдосе души слито все вместе. Предательство — этот феномен сознания оказался более властным, чем я думал. Никого нельзя оставить — всякий, даже дальний, остается в душе навсегда. Невозможно оставить женщину, некрасиво оставить соседей, нельзя забыть Родину — все они, даже незнакомые, уже неотделимы от тебя. Все они вместе живут в тебе и только тогда, когда их существование слито с твоим, ты жив сам. Мне постоянно стыдно. Не осталось другого чувства, кроме стыда. Стыдно перед отцом и матерью, перед их могилами. Мне стыдно перед братом, умирающим в России. Мне безмерно стыдно перед моей первой женой Елизаветой за то, что оставил ее. Мне стыдно перед моей Родиной, которая сейчас в беде. Пойми меня, Мария — пойми так же просто, как я сегодня понял Толстого. Известно ли тебе, что автор «Воскресения» рассказал свой жене Софье о прежнем распутстве, когда женился на ней? Раньше я считал его письмо жене кокетством. Теперь понимаю, что только так и следует любить — рассказывая все до конца, делая свою душу прозрачной. Стыд перед Родиной — это не стыд «за провинности» России; мне вину своей Родины не понять, и уж не мне вину России (если вина существует) измерить. Испытываю стыд за то, что, уехав, я не мог разделить судьбу многих. Теперь, когда возвращаюсь, все становится на свои места. Стыд перед Елизаветой — это не отказ от любви к тебе, Мария. Если бы я не оставил Елизавету, тогда не встретил бы тебя и не было бы наших детей. Но — я это знаю доподлинно — оставить и предать невозможно. Елизавета и любовь к ней навсегда в моем сердце рядом с любовью к тебе. И моя преданная любовь к России ширится день ото дня. Никогда прежде не думал, что произнесу столь напыщенные слова. Теперь их написал.

Прежде жил только для себя. Любовь к тебе и детям была сродни эгоизму. Но стоит однажды понять, что ты предатель, и понимаешь, что предательство сидит в твоей душе глубоко. Чтобы заслужить твое прощение, мне надо искупить вину перед всеми. Нельзя быть предателем Родины и быть верным жене и детям. Приучил себя видеть жизнь фрагментами и отвечать за фрагменты.

Я должен быть с ними всеми, чтобы заслужить право быть с тобой. Быть по-настоящему твоим мужем.

Отправлю