Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

непросто. Мужчина был сух, костляв, жилист; крупные передние зубы торчали вперед веером. Мужчина распахнул большой рот с красными больными деснами и кривыми зубами и сказал:

— Всем — здравствуйте.

Недобрым было это приветствие. Человек глядел на окружающих подозрительно, тем разительнее была приветливость его милой спутницы.

Женщина протянула тонкую тихую ладонь:

— Соня Куркулис, я художник.

Смешная фамилия нисколько не портила образ скромной и красивой девушки. Сразу было понятно, что она отнюдь не жадная, напротив — робкая и отзывчивая. Голос тоже был деликатный и робкий, и, когда девушка произносила фразу, казалось, будто она извиняется, что привлекла к себе внимание.

Зубастый мужчина, напротив, говорил напористо, он сообщил во весь голос:

— Я пьян и предупреждаю, что буду храпеть. Это свойство моей носоглотки, и поделать с этим нельзя ничего. Не извиняюсь, потому что за природу не извиняются. Ставлю в известность. Когда выпью, то храплю еще громче, мне об этом рассказывала жена. Когда я еще был женат.

Его спутница сказала тихо:

— Мы отсиживались в буфете поезда. Прятались от вооруженной толпы. Представляете, буквально как сто лет назад. Вокзал, вооруженная толпа, Париж… Выручил Кристоф, мы познакомились на перроне, выяснилось, что едем в одном купе. Я попросила проводить меня в ресторан, неудержимо хотелось горячего кофе. Знаете эту потребность согреться, когда становится опасно?

— Демонстрация! Браво! — сказал зубастый Кристоф. — Желтые жилеты — сигнал работ на дорогах. На дорогах истории идут работы!

Кристоф в свою очередь изучал попутчиков. На верхней полке лежал человек, рассмотреть коего в полутьме было невозможно, но вот коричневую рясу на вешалке Кристоф разглядел отчетливо, ужаснулся: никак священник? Мужчина с седой бородой, лежавший поверх одеяла на нижней полке, ему понравился: лицо худое, не зажрался.

— Я анархист и радикал, — сообщил Кристоф мужчине. — Это на тот случай, если у кого вопросы. Поддерживаю мировую революцию.

— Я — гражданский активист и поддерживаю протесты, — сообщила девушка Соня. — Но такие протесты, которые помогают демократии, — слова «свобода» она не произнесла, но оно подразумевалось, — все честные люди поддерживают протесты против тирании. В Европе демократия, демонстрации разрешены. А вот в России демонстрантов разгоняют.

— Много вы знаете о России, — сказал анархист. И спросил у мужчины с седой бородой: — Вы социалист? Капиталист? Демократ?

— Трудно сказать, — ответил Рихтер.

— Ах, вам трудно сказать? Тогда спрошу по-другому: зарплата у вас какая?

На это Рихтер уже ничего не ответил. Девушка Соня сменила тему:

— Мы оставили чемоданы в купе, переобулись и сразу пошли кофе пить. Спасибо большое, что вы дверь не заперли.

— Я здесь поставил сапоги, — заявил Кристоф, — где они? А, вот они. Сапоги надо снимать, а то в сапогах ноги потеют. Пошел в ресторан в носках. Шокировал парижских буржуев.

Нежная девушка Соня застенчиво пояснила, почему оказалась в компании радикала в носках.

— Знаете ли, я художница, на перроне делала наброски. Устроилась на скамейке, достала акварель. Считаю, надо оставить свидетельство народных волнений. Но потом захотелось спрятаться. Эти люди на меня смотрели с ненавистью.

— А вы подумайте, — сказал ей Кристоф, — может быть, у них причины для этого есть.

— Никого из них я не знаю. Не могла обидеть.

— А классовая ненависть? Не считается? Если хотите знать, я пил за возрождение классовой борьбы.

— А что именно пили? — спросил его Рихтер.

— Я редко пью, — сообщил Кристоф. — Прежде пил часто, когда позволяли финансы. В последние годы не употребляю алкоголь в принципе. Нахожу это занятие не столько нездоровым, сколько отвратительно глупым. Как можно тратить деньги на прихоть, которая притупляет мозги? Но сейчас выпил бутылку шампанского за революцию. Вот, на наших глазах совершается то, о чем мы мечтали последние тридцать лет!

— Действительно, мы выпили в буфете. Я — три чашки кофе. А Кристоф целую бутылку шампанского.

— Верну вам деньги, — сказал Кристоф запальчиво. — На это намекаете? Верну деньги за шампанское. Портмоне осталось в чемодане, поэтому расплатиться не смог.

— Что вы? И потом, мы же соседи — дорога впереди долгая. Считайте, что я вас пригласила. А потом вы меня пригласите.

— Ну что ж. Если настаиваете. Предупреждаю: ни капли алкоголя. Я не поощряю пьянство и бессмысленные траты на спиртное. В этом смысле на меня не рассчитывайте.

— Я нечасто употребляю спиртное, — примирительно сказала Соня. — Разве что иногда рюмочку куантро.

— Однако пора и спать, — сказала соседка сверху; Кристоф рассмотрел ее, когда та приподняла голову; оказывается, это женщина, монахиня, — все в поезде спят.

— Нас все равно в Берлине разбудят, — сказал Кристоф. — Какой тут сон?

— Вы до Берлина? — спросил Рихтер попутчиков.

— Я дальше еду, — сообщила верхняя соседка. — У меня есть долг в России. Христианский долг.

— По делам еду, — сказал Кристоф, — а куда еду, никого не касается.

— А мне — в Москву, — охотно ответила художница Соня. — Еду спасать человека. «Эмнести Интернешнл», состою в этой организации.

— Как вы людей спасаете? — спросил Рихтер.

— Организуем общественное мнение. Митинги протеста.

— Ясно. Капиталистам помогаете, — сказал Кристоф. — Тоже мне, борцы. Всё делают, чтобы Россию расшатать.

И анархист стал яростно стелить себе постель — резкими движениями растормошил подушку, разложил одеяло. Свет погасили.

Берлин проехали ночью: вагон лязгал дверями, вскрикивал голосами новых пассажиров — впрочем, никто Рихтера не разбудил: сна все равно не было. Кристоф храпел с повизгиваниями, сухое тело анархиста вздрагивало от рулад.

Ресторан в поезде работал с шести утра, и Рихтер пришел к открытию; писал письмо жене, пил кофе. Круассаны еще парижские и кофе похож на кофе, за окном шли плоские мокрые пейзажи восточной Германии. Тощие деревья и дряблые кусты, ветер таскал черные ветви из стороны в сторону. Сыпал негустой снег, пороша белила черные насыпи у железной дороги. Снег лег между шпалами, а сами шпалы остались бурые — соседнее железнодорожное полотно, полосатое, как лагерная роба, тянется вдоль окон, а дальше — прибитые ветром к земле домики.

Через час, когда допивал вторую чашку, пришла в буфет и Соня Куркулис. Тоже спросила себе кофе и, поставив чашку на стол подле него, отправилась в соседний вагон, искать коменданта поезда — есть такие аккуратные пассажиры, что непременно хотят знать расписание движения по минутам: когда какая остановка, нет ли задержки.

И точно, поезд постоял минут десять без видимой причины.

— Могло дерево поперек путей упасть, — сказала Соня с тревогой. — Глядите, какой ветер. Вдоль дороги поваленные стволы лежат.

Едва Соня ушла, как в ресторан явился Кристоф в черных армейских сапогах и в наглухо застегнутой военного образца черной тужурке. Подозрительно огляделся, прищурился, выискивая подвох; подошел к буфетчику.

Кристоф спорил с буфетчиком, выяснял, какого дня выпечка.

— Вчерашние круассаны продаете? В Париже закупились, ночь держали в холодильнике и подаете как свежие.