Путём всея плоти - Сэмюель Батлер

Что делать? Бежать, бежать, бежать — вот единственное спасение. Но бежал ли бы Христос? Если бы даже Христос не принял смерть и не воскрес из мёртвых, всё равно Он служит несомненным и непререкаемым примером для всех нас. Христос не убежал бы от мисс Сноу; Эрнест уверен в этом, ведь Он нарочно ходил среди блудниц и прочих людей сомнительной репутации. Ныне, как и тогда, задача истинных христиан — не праведников, но грешников призывать к покаянию[221]. Поменять жильё будет большим неудобством, а попросить миссис Джапп выставить мисс Сноу и мисс Мейтленд из дому он не может. Где граница? Кто достаточно хорош, чтобы жить с ним в одном доме, а кто недостаточно?

А кроме того, куда податься этим бедняжкам? Что же, гонять их из дома в дом, пока им негде будет главы преклонить?[222] Это нелепо; его долг очевиден: он сейчас же пойдёт к мисс Сноу и посмотрит, не сможет ли он побудить её изменить свой образ жизни; а если искушение окажется слишком сильным, он убежит — и он отправился наверх с Библией подмышкой и огнем пожирающим в сердце.

Мисс Сноу была очень хороша в своей аккуратной, чтобы не сказать скудно обставленной комнате. Над камином была приколота пара плакатиков с библейскими текстами, которые она, надо полагать, прикупила нынче же утром. Эрнесту было чрезвычайно приятно её видеть; войдя, он машинально положил на стол свою Библию. Едва успел он завести скромный разговор, то и дело вспыхивая от робости, как на лестнице раздались лёгкие и скорые шаги как будто не подвластного законам тяготения человека, который ворвался в комнату со словами «А вот и я — ничего, что я пораньше?» Это был Таунли.

При виде Эрнеста у него вытянулось лицо. «Понтифик! Вы! Здесь! Ну, доложу я вам!»

Не берусь описывать суматошных объяснений между тремя собравшимися — довольно того, что менее минуты спустя Эрнест, пунцовый уже до невозможности, вылетел вон, унося с собой Библию и всё, с чем пришёл, глубоко уязвлённый сопоставлением себя с Таунли. Сбегая по лестнице к своей площадке, он услышал из-за двери мисс Сноу его раскатистый добродушный смех и проклял тот час, когда появился на свет.

Теперь его озарило, что коли уж не вышло с мисс Сноу, он вполне может повидать мисс Мейтленд. Он уже отлично осознавал, чего хочет; Библию же он оттолкнул от себя к другому краю стола. Она упала на пол, и он ногой пихнул её в угол. Это была та самая Библия, которую подарила ему на крещение любящая тётушка, Элизабет Оллеби.

Всё правильно, о мисс Мейтленд он знал очень мало, но невежественные молодые дурни, когда им приспичит, не склонны задумываться, а тем более вдумываться. Миссис Бекстер сказала, что мисс Мейтленд и мисс Сноу одного поля ягоды, а миссис Бекстер, скорее всего, осведомлена лучше, чем эта старая лгунья миссис Джапп. Шекспир сказал:

О Случай, как тяжка твоя вина!Предателя склоняешь ты к измене,Тобою лань к волкам завлечена,Ты предрешаешь миг для преступленья,Закон и разум руша в ослепленье!В пещере сумрачной, незрим для всех,Таится, души уловляя, Грех![223]

Если вина случая велика, то насколько же больше вина случая, который полагают благоприятным, тогда как на самом деле ничего благоприятного в нём нет. Если без осторожности нет и доблести, то порочность без осторожности есть, и даже весьма.

Это произошло минут через десять после нашей последней встречи с Эрнестом. Видели, как из дома миссис Джапп выбежала испуганная, оскорблённая девушка, красная лицом и дрожащая, и поспешила прочь так скоро, как позволяло ей её возбуждённое состояние; а ещё через десять минут видели также, как из дома той же миссис Джапп выходили двое полицейских, а между ними брёл или даже, пожалуй, влачился наш невезучий друг Эрнест с остановившимся взглядом и мертвенно-бледным лицом, в каждой чёрточке которого запечатлелось отчаянье.

Глава LXI

Прайер оказался прав, когда предостерегал Эрнеста против необдуманных пастырских визитов. Он не ступил ещё дальше парадного миссис Джапп, и что получилось в итоге?

Мистер Холт нагнал на него страха телесного; мистер и миссис Бекстер едва не сделали его методистом; мистер Шоу пошатнул его веру в воскресение; чары мисс Сноу погубили — а если не погубили, то лишь благодаря чистой случайности, — его нравственность, а сам он хотел погубить нравственность мисс Мейтленд, в итоге нанеся самому себе серьёзный, непоправимый вред. Единственный жилец, от которого не произошло никакого вреда, был настройщик кузнечных мехов, посетить которого Эрнест не успел.

Другие молодые священники, во многих отношениях гораздо большие дурни, чем он, никогда не попали бы в подобный переплёт. С самого момента своего рукоположения он, казалось, приобрёл неодолимое желание непременно себе напакостить. Едва ли хоть одна его проповедь обходилась без какой-нибудь жуткой бестактности. Как-то раз воскресным утром во время проповеди в своём приходском храме в присутствии епископа он завёл речь о том, какого рода опреснок собиралась испечь для Илии вдова, собиравшая хворост у врат Сарепты Сидонской[224]. Он показал, что это должна была быть пряная лепёшка. Проповедь получилась забавной, и он не раз видел волну улыбок на море лиц внизу. Епископ был очень сердит и сделал моему герою строгий выговор в ризнице по окончании службы; единственное, что тот мог привести в своё оправдание, было то, что он проповедовал ex tempore[225], не задумывался над этим конкретным вопросом, пока не оказался на кафедре, и просто увлёкся им.

Другой раз он проповедовал на тему о бесплодной смоковнице[226] и принялся описывать надежды её владельца при виде нежного цветения, обещающего к осени прекрасные плоды. На следующий день он получил письмо от одного прихожанина, ботаника по профессии, в котором тот объяснял, что такое вряд ли могло быть, ибо смоковница сначала производит плоды, а цветы раскрываются уже внутри плодов, ну или нечто вроде того; во всяком случае, непосвящённому наблюдателю цветы смоковницы не видны. Впрочем, такая ошибка могла произойти со всяким, за исключением разве что учёного или боговдохновенного писателя.

Единственное, чем могу оправдать его я, так это его юностью — ему ещё не было и двадцати четырёх, — ну, и тем, что и душой и телом он, как и большинство из тех, кто в результате приходит к самостоятельному мышлению, был медленнорастущим организмом. А кроме того, подавляющая часть его воспитания и образования состояла в попытке не то чтобы его зашорить, а даже и вовсе выколоть ему глаза.

Но вернусь к моей повести. Впоследствии выяснилось, что мисс Мейтленд вовсе не собиралась, выбегая из дома миссис Джапп, сдавать Эрнеста в полицию. Она убегала просто потому, что испугалась, но едва ли не первым, кто встретился на её пути, оказался дотошный полицейский, которому хотелось заработать репутацию человека действенного. Он её остановил, расспросил, испугал ещё больше и оказался в итоге (он, а отнюдь не мисс Мейтленд) именно тем, кто настоял на сдаче моего героя во власть полиции — то есть самому себе и ещё одному констеблю.

Когда прибыла полиция, Таунли всё ещё находился в доме миссис Джапп. Он слышал шум ещё раньше, когда мисс Мейтленд выбежала из дома, и, спустившись в комнату Эрнеста, обнаружил его, так сказать, лежащим без чувств на дне духовной пропасти, в которую он только что свалился. Таунли всё понял с полувзгляда, но только собрался действовать, как прибыла полиция, и ни о каком действии уже не могло быть и речи.

Он спросил Эрнеста о его лондонских друзьях. Эрнест не хотел было отвечать, но Таунли очень легко убедил его делать, что велено, и из нескольких названных имён выбрал моё.

— Пишет для сцены, вот как, — сказал Таунли. — Комедии или что?

Эрнест подумал, что по разумению Таунли я должен бы писать трагедии, и сказал, что, к сожалению, я пишу бурлески.

— Ах, ладно вам, — отвечал Таунли, — это то, что надо. Я пошёл к нему.

Однако по недолгом размышлении он решил пока остаться с Эрнестом и сопровождать его в участок. За мною же он послал миссис Джапп. Она так спешила, что, несмотря на всё ещё холодную погоду, «истекала», по её собственному выражению, ручьями. Бедняжке надо было взять такси, но у неё не было денег, а просить у Таунли не хотелось. Я понял, что случилось нечто очень серьёзное, но к такой мерзости, о которой сообщила мне миссис Джапп, готов не был. У неё и самой, добавила бедняжка, сердце готово вырваться из груди.

Я усадил её в такси, и мы отправились в участок. Она трещала без умолку.

— А что там соседи про меня всякие говорят гадости, так оно если и правда, так вовсе не из-за НЕГО. Мистер Понтифик меня и не замечает никогда, вроде как если б я ему сестра была. Надо ж, какой кошмар, у кого хошь засвербит. Потом думаю, может, моя Роза его растормошит, ну и приставила её, чтоб у него там убиралась да стирала, всё такое, будто самой якобы некогда, и такой ей передничек дала красивый, а ему и дела нет, он на неё, как и на меня, фунт презрения, а ей-то от него чё, каплементы слушать, что ли, ей ничё от его не надо, он ей шиллинг совал, а она не берёт, а он вроде как ну вообще ничего не знает жизни. Что эта молодёжь вообще себе думает, не представляю; разрази меня гром, чтоб мне провалиться на этом месте, а только любая женщина встанет перед лицом Господа и скажет — полудурки, вот и всё, как они вообще себя ведут, а скоко при этом порядочных девушек каждый вечер приходят домой без полушки в кармане, а за комнату гони три шиллинга шесть в неделю, а что там в комнате-то, ни полки, ни буфета, да перед окном голая стена.