Путём всея плоти - Сэмюель Батлер

Однако по недолгом размышлении он решил пока остаться с Эрнестом и сопровождать его в участок. За мною же он послал миссис Джапп. Она так спешила, что, несмотря на всё ещё холодную погоду, «истекала», по её собственному выражению, ручьями. Бедняжке надо было взять такси, но у неё не было денег, а просить у Таунли не хотелось. Я понял, что случилось нечто очень серьёзное, но к такой мерзости, о которой сообщила мне миссис Джапп, готов не был. У неё и самой, добавила бедняжка, сердце готово вырваться из груди.

Я усадил её в такси, и мы отправились в участок. Она трещала без умолку.

— А что там соседи про меня всякие говорят гадости, так оно если и правда, так вовсе не из-за НЕГО. Мистер Понтифик меня и не замечает никогда, вроде как если б я ему сестра была. Надо ж, какой кошмар, у кого хошь засвербит. Потом думаю, может, моя Роза его растормошит, ну и приставила её, чтоб у него там убиралась да стирала, всё такое, будто самой якобы некогда, и такой ей передничек дала красивый, а ему и дела нет, он на неё, как и на меня, фунт презрения, а ей-то от него чё, каплементы слушать, что ли, ей ничё от его не надо, он ей шиллинг совал, а она не берёт, а он вроде как ну вообще ничего не знает жизни. Что эта молодёжь вообще себе думает, не представляю; разрази меня гром, чтоб мне провалиться на этом месте, а только любая женщина встанет перед лицом Господа и скажет — полудурки, вот и всё, как они вообще себя ведут, а скоко при этом порядочных девушек каждый вечер приходят домой без полушки в кармане, а за комнату гони три шиллинга шесть в неделю, а что там в комнате-то, ни полки, ни буфета, да перед окном голая стена.

— Не, ну мистер-то Понтифик не так плох, — продолжала она, — он-то человек душевный. Слова злого не скажет. А глаза-то какие у него, а, глаза-то, но я, когда Розе моей рассказываю, то она говорит, то, что я дура старая, и пороть меня некому. Но вот этот его Прайер, вот кого не перевариваю! Ну, тип! Так бы и уязвить женщину, так бы и уколоть, так бы прям в лицо чего-нибудь брякнуть, чтоб прям накачать и потом спустить. Мужчинино дело какое? чтоб женщину ублажать, а этот, ему только дай, так волосы клочьями повырвет. Нет, представляете, он мне в глаза сказал, то, что я, мол, старею; ничё себе, старею! да в Лондоне ни одна женщина не знает, скоко мне лет, ну мож-быть, токо миссис Дэвис с Олд-Кент-Роуд, и если не считать варикозную вену на ноге, так я вполне молодая, как была, так и осталась. Ничё себе, старая! Не надо ля-ля, старый конь борозды не испортит. У, клёпотник проклятый!

И так без конца. Даже при очень сильном желании её было не остановить. Она наговорила много больше того, что я привёл выше. Я многое не включил, потому что не запомнил, и ещё больше, потому что не смог бы этого напечатать.

Прибыв в участок, мы застали Таунли и Эрнеста уже там. Обвиняли его в угрозе действием, хотя и без отягчающих обстоятельств в виде насилия. Но и без того дело было довольно плачевное, и мы оба понимали, что неопытность обойдётся нашему юному другу очень дорого. Мы попробовали внести за него залог на ночь, но инспектор отпустить его под залог отказался, и пришлось оставить его там.

Таунли отправился обратно к миссис Джапп в надежде застать там мисс Мейтленд и попытаться уладить дело с нею. Её дома не оказалось, но он выяснил, что она у отца, жившего в Кемберуэлле. Отец был в ярости; ни о каком заступничестве со стороны Таунли он и слушать не хотел. Он был диссидент и радовался случаю раздуть скандал с участием священнослужителя; итак, Таунли пришлось ретироваться ни с чем.

Наутро Таунли — он рассматривал Эрнеста как утопающего, которого так или иначе надо спасать, независимо от того, каким образом он попал в воду, — Таунли явился ко мне, и мы поручили дело одному из знаменитейших адвокатов нашего времени. Таунли пришёлся мне очень по душе, и я счёл своим долгом сообщить ему то, чего не говорил дотоле никому. Я имею в виду то обстоятельство, что через несколько лет Эрнесту предстояло войти в тётушкино наследство и стать богатым.

Таунли и без того делал для Эрнеста всё, что мог, но я знал, что эти сведения заставят его увидеть в Эрнесте человека своего класса, имеющего больше прав на его добрые услуги. Что же до самого Эрнеста, то его благодарность была до того велика, что он не умел выразить её словами. Мне пришлось выслушать, как много он может припомнить моментов, каждый из которых мог бы сойти за самый счастливый в его жизни, но что эта ночь — безусловно самая мучительная из всех, и тем не менее вполне сносная благодаря доброте и заботливости Таунли.

И, однако же, при всём желании ни я, ни Таунли не могли помочь ему ничем, разве только поддержать морально. Адвокат сообщил нам, что магистрат, перед которым предстанет Эрнест, очень строг в делах подобного рода, а тот факт, что Эрнест священник, будет играть против него.

— Просите отпустить его из-под стражи, — сказал он, — и не выставляйте никакой защиты. Мы вызовем его настоятеля и вас, джентльмены, в свидетели его добропорядочности. Этого должно хватить. Принесём глубочайшие извинения и будем просить магистрат решить дело в порядке упрощённого производства, а не отсылать на рассмотрение в суд. Если это получится, то, поверьте мне, ваш юный друг выйдет из переделки с гораздо меньшим ущербом, чем вправе ожидать.

Глава LXII

Такой образ действий был не только безусловно разумен, но и позволял Эрнесту избежать ненужной потери времени и нервов, так что мы, не колеблясь, приняли совет адвоката. Слушание было назначено на одиннадцать часов, но нам удалось перенести его на три, чтобы дать Эрнесту время по возможности выправить свои дела и оформить доверенность, позволяющую мне вести их по своему благоусмотрению, пока он будет сидеть в тюрьме.

Так вышла на свет вся правда о Прайере и Колледже духовной патологии. Эрнесту признаться в этом было ещё труднее, чем в своём поведении с мисс Мейтленд, но он рассказал нам всё, и мы заключили, что он фактически отдал Прайеру всё до последнего гроша, получив в залог всего лишь прайеровы расписки на всю сумму. Эрнест, всё ещё отказываясь верить, что Прайер мог повести себя бесчестно, начинал, однако, осознавать глупость своего поведения; впрочем, он был по-прежнему убеждён, что ему удастся вернуть если не всё, то большую часть своей собственности, как только Прайер сумеет продать акции. Мы с Таунли были другого мнения, но высказывать его не стали.

Потянулись часы томительного ожидания в незнакомой, гнетущей обстановке. Я вспомнил, как псалмопевец воскликнул с хорошо скрытой иронией: «Один день во дворах твоих лучше тысячи»[227], — и подумал, что мог бы очень похоже высказаться в отношении этих дворов, где нам с Таунли приходилось маяться. Наконец, около трёх часов дело было вызвано к слушанию, и мы направились в те отделы суда, что предназначены для публики, Эрнеста же повели на скамью подсудимых. Как только он достаточно овладел собой, он узнал в магистрате того самого пожилого джентльмена, что обратился к нему в вагоне в день окончания школы, и увидел, или ему показалось, что он тоже узнан.

Мистер Оттери — так звали адвоката — повёл дело так, как и задумал. Он не вызвал ни одного свидетеля, кроме настоятеля, Таунли и меня, и затем сдал дело на милость магистрата. Когда он закончил, магистрат произнёс следующее:

— Эрнест Понтифик, ваше дело — одно из самых неприятных, с какими я только сталкивался. Вам на редкость повезло с происхождением и воспитанием. У вас перед глазами постоянно был пример ваших непогрешимых родителей, которые, несомненно, с младенчества внушали вам, насколько велико преступление, которое вы, по собственному вашему признанию, совершили. Вы учились в одной из лучших частных школ Англии. Трудно предположить, чтобы в здоровой атмосфере такой школы, как Рафборо, вы могли быть подвержены пагубным влияниям; вам, вероятно, нет, вам наверняка внушали в школе, насколько чудовищна любая попытка нарушить строжайшую целомудренность до тех пор, пока вы не войдёте в состояние брака. В Кембридже вы были ограждены от всяческой нечистоты многочисленными заслонами, какие только могли измыслить благодетельные и бдительные наставники ваши; но даже не будь эти заслоны столь многочисленны, ваши родители, надо полагать, постарались, чтобы ваши обстоятельства не позволяли вам бросать деньги на погибших созданий. По ночам улицы патрулировали надзиратели, они выслеживали каждый ваш шаг, если вы пытались направить свои стопы туда, где обитает порок. В течение дня в стены колледжа допускались только те представительницы женского пола, которые отвечали установленным критериям возраста и внешнего безобразия. Трудно себе представить, что ещё можно сделать для нравственности молодого человека. Последние четыре-пять месяцев вы были священнослужителем, и если в душе у вас ещё оставалась хоть одна нечистая мысль, рукоположение должно было удалить её; и, тем не менее, дело выглядит так, что ваша душа нечиста, как будто ничто из названного мною не возымело на неё никакого воздействия; но и мало того! Вам настолько недостаёт здравого смысла, что вы не можете отличить порядочную девушку от проститутки.