Путём всея плоти - Сэмюель Батлер

Делает ли он всё, что от него ожидается? Можно отговориться тем, что он делает всё, что делают и другие молодые священники, но это не тот ответ, какой мог бы принять Иисус Христос; ведь и фарисеи делали всё, что делали другие фарисеи. А должно ему пойти по градам и весям и заставлять людей войти. Но делает ли он это? Или они, наоборот, заставляют его оставаться снаружи — по ту сторону, во всяком случае, своих дверей? У него стало появляться нелёгкое чувство, что если не быть начеку, можно очень скоро скатиться к шарлатанству.

Правда, всё это должно измениться, как только он откроет Колледж духовной патологии; впрочем, на «как они это называют? — на бирже ценных бумаг» дела пошли не слишком хорошо. Скорости ради порешили, что Эрнест купит «каких-то штук» больше, чем будет в состоянии за них заплатить, с таким расчётом, что через несколько недель или даже дней они сильно вырастут в цене, и он сможет продать их с колоссальной прибылью; к сожалению, они, как только Эрнест их купил, вместо того, чтобы вырасти в цене, наоборот, упали и упрямо отказывались снова расти; и вот, после нескольких очередных взносов Эрнест запаниковал, ибо прочёл в какой-то газете статью о том, что они упадут ещё гораздо ниже, и вопреки советам Прайера настоял на продаже — с убытком около 500 фунтов. И только он продал — акции пошли вверх, и он понял, какого дурака свалял, и как благоразумен был Прайер, ибо, последуй он его совету, он не потерял бы, а приобрёл. Что ж, век живи — век учись, сказал он себе.

Потом ошибку совершил Прайер. Они купили какие-то акции, и те недели две прелестно росли в цене. Это было поистине счастливое время, ибо к концу двух недель они наверстали потерянные 500 фунтов, да ещё оказались в прибыли фунтов на 300–400. Все лихорадочные мучения тех несчастных шести недель, когда 500 фунтов уплывали из рук, сейчас должны были окупиться с лихвой. Эрнест хотел продавать, чтобы не дать прибыли уйти, но Прайер об этом и слышать не хотел: акции вырастут ещё выше, гораздо выше — и он показал Эрнесту статью в какой-то газете, из которой явствовало, что его ожидания оправданы; и они выросли немного, но очень немного, а потом полетели вниз, вниз, — по полтора пункта сразу, и Эрнест наблюдал, как улетучиваются сначала 300 или 400 фунтов его барыша, потом 500 фунтов, которые он считал отыгранными, и, наконец, ещё 200. Тогда в одной газете напечатали, что эти акции — самое настоящее барахло, хуже которого английскому биржевому сообществу ещё не навязывали, и Эрнест не выдержал и продал, снова вопреки совету Прайера, так что когда акции снова подскочили — а они подскочили очень скоро, — счёт стал два ноль в пользу Прайера.

К такого рода злоключениям Эрнест не привык, и даже заболел от огорчения. Поэтому было решено, что лучше ему вообще не знать о том, что происходит. Прайер — гораздо более деловой человек, чем он, и Прайер сам за всем проследит. Это сильно облегчило жизнь Эрнесту, да и делу пошло, в конце концов, на пользу, ибо, как справедливо отмечал Прайер, успех на бирже — не удел слабонервных, а видя, как нервничает Эрнест, и Прайер начинает нервничать — так, во всяком случае, он сказал. Итак, деньги всё более и более перетекали в руки Прайера. Сам же он не имел ничего, лишь жалование викария и небольшое содержание от отца.

Кое-кто из эрнестовых старых знакомых догадались из его писем, что он творит, и старались делать всё, что могли, чтобы его отговорить, но он совершенно потерял голову, как влюблённый юнец. Узнав, что кто-то из друзей его не одобряет, он тут же порывал с ними, а те, наскучив его эгоцентризмом и возвышенностью замыслов, не очень-то этому и огорчались. Разумеется, о своих спекуляциях он никому не рассказывал — собственно, он даже подумать не мог, что хоть что-нибудь, осуществляемое ради столь благого дела, можно назвать спекуляцией. В Бэттерсби, когда отец убеждал его следить за вакансиями на духовную должность и даже подсказал ему пару весьма выгодных, он всё выставлял возражения да отговорки, всякий раз обещая, впрочем, выполнить отцовскую волю.

Глава LVI

И вот некий трудно поддающийся определению недуг стал исподтишка подтачивать Эрнеста. Я как-то раз наблюдал, как жеребёнок-сосунок пробовал на вкус какие-то совершенно отвратительные помои и никак не мог решить, нравятся они ему или нет. Он явно нуждался в подсказке. Если бы его мать видела, чем он занимается, она тут же вправила бы ему мозги, и с того самого момента, когда ему сказали бы, что то, что он ест, — это мерзость, он сразу же распознал бы это как именно мерзость и больше бы никогда в подсказке не нуждался; но самому справиться с ситуацией ему было не под силу; без помощи со стороны жеребёнок не мог решить для себя, нравится ли ему то, что он ест, или нет. Думаю, что он со временем сумел бы это распознать, но потратил бы впустую много времени и усилий, которые мог бы сэкономить ему один материнский взгляд; так сусло забродит со временем и само по себе, но оно забродит гораздо скорее, если добавить в него немного дрожжей. В понимании того, что доставляет нам удовольствие, мы все похожи на сусло и без помощи со стороны можем забродить лишь с трудом и очень нескоро.

Несчастный мой герой в этот период своей жизни очень напоминал жеребёнка, если представить себе жеребенка, которого его мать и все окружающие его взрослые лошади стали бы серьёзно уверять, что то, что он ест, — это самая прекрасная и здоровая пища, какую только можно сыскать. Ему так хотелось делать то, что праведно, и он настолько верил, что все вокруг более сведущи, чем он, что ни разу даже не попытался признаться себе, что всё это время находился на ложном пути. Ему не приходило в голову, что где-то был допущен промах, и уж тем более не приходило в голову искать, где именно. И всё же недуг завладевал им с каждым днём всё полнее, и с каждым днём всё вызревал в нём, хотя и неведомо для него самого, взрыв — пади лишь искра.

Впрочем, из этого всезаволакивающего тумана стало вырисовываться нечто такое, к чему он, пытаясь ухватить суть происходящего, инстинктивно потянулся. Я говорю о том обстоятельстве, что ему удавалось спасти очень немного душ, тогда как вокруг него ежечасно гибли тысячи и тысячи, — а ведь приложи он немного стараний по примеру мистера Хока, и их можно было бы спасти. Дни идут за днями, а он — что делает он? Следует профессиональной этике и молится, чтобы его акции шли вверх или вниз, как ему в данный момент того хочется, и добывали ему денег для переделки вселенной. А в это время гибнут люди. Сколько ещё душ должно обречься на бесконечные века самых страшных мук, какие только доступны воображению, прежде чем он придёт к ним на помощь со своими методами духовной патологии? Почему бы ему не пойти и не начать проповедовать на улицах и площадях, как — он иногда видел — это делают диссиденты-сектанты? Он мог бы сказать всё, что говорил мистер Хок. Мистер Хок был сейчас в глазах Эрнеста существом жалким, ибо принадлежал к низкой церкви, но Эрнест не должен считать ниже своего достоинства учиться у кого бы то ни было, и, уж конечно, он мог бы, если бы имел достаточно мужества приступить к работе, оказать на своих слушателей такое же мощное воздействие, какое в своё время оказал мистер Хок на него самого. Проповедники, которых он видел на площадях, порой собирали многочисленную аудиторию. А уж он-то мог бы проповедовать получше, чем они.

Эрнест заговорил об этом с Прайером, и тот воспринял это как возмутительную чушь, не достойную размышлений. Хуже этого, сказал он, ничего не придумаешь для унижения достоинства духовенства и оскорбления церкви. Тон его был бесцеремонный и даже грубый.

Эрнест сделал слабую попытку не согласиться; это не совсем обычно, признал он, но ведь что-то надо делать, причём быстро. Так Уайтфилд и братья Уэсли[211] начинали своё великое движение, раздувшее пламя религиозной жизни в душах сотен тысяч людей. Сейчас не время цепляться за понятие достоинства. Уэсли и Уайтфилд потому и привлекли на свою сторону тех, кто теперь потерян для церкви, что сделали то, на что не решилась она.

Прайер окинул Эрнеста испытующим взглядом и, помолчав, сказал:

— Не пойму я вас, Понтифик; вы совершенно правы и в то же время совершенно не правы. Я всей душой согласен с вами, что надо что-то делать, но не таким путём, который, как показывает опыт, ведёт лишь к фанатизму и сектантству. Вы что же, одобряете этих уэслианцев? Вы что же, настолько низко оцениваете свои священнические обеты, чтобы полагать неважным, исполняются ли служения церкви в её церквах и по надлежащему чину или нет? Если это так, — ну что ж, тогда вам, говоря по чести, не следовало рукополагаться; но если нет, то помните: первейшая обязанность молодого диакона — послушание властям. Ни католическая церковь, ни англиканская пока что не позволяют своим священнослужителям проповедовать на улицах городов, в которых нет недостатка в храмах.