Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - Наталья Юрьевна Русова

и Юра Рябинкин. Лева был одноклассником Юрия Трифонова и прототипом Антона из «Дома на набережной» – лучшего друга автора и повествователя. В записях гениально одаренного мальчика в начале 1941-го предсказаны и будущая война, и даже ее ход. Нинин дневник извлечен из ее следственного дела и поражает недетским отторжением повседневной сталинской действительности 1932–1937 годов. Блокадные записи Юры обнародовали Д. Гранин и А. Адамович в своей замечательной «Блокадной книге», еще раз явив миру душу «русского мальчика» с бесконечно честным и совестливым отношением к себе и миру.

Словом, если вы стремитесь к адекватному постижению нашего прошлого и нашего народа – читайте дневники! И ведите их сами…

Я уже говорила, что все большую часть литературного пространства отвоевывает проза, являющая собой сплав документального и художественного повествования. Внутри этого способа освоения мира на наших глазах формируются отличающиеся друг от друга жанры. Так, Светлана Алексиевич предпочитает львиную часть текста отдавать исповедальному слову различных лиц, а ее авторская личность проявляется в вопросах, кратких замечаниях, предисловиях и постскриптумах, наконец, в отборе помянутых исповедей. Бенедикт Сарнов в четырехтомнике «Сталин и писатели» отдает предпочтение «нарезке и компоновке» документов, сопровождаемых авторским комментарием; его захватывающие двухтомные мемуары «Скуки не было» построены, наоборот, на авторском слове о подлинных фактах, но в текст достаточно широко включены как чужие воспоминания, так и документальные свидетельства.

К подобной «интегративной прозе» я бы отнесла многие появившиеся за последние десятилетия произведения мемуарного характера. От «чистой» мемуаристики они отличаются повышенной степенью откровенной рефлексии, а также постоянной корректировкой и интерпретацией изображаемых фактов и явлений в свете сегодняшних взглядов автора. Назову книги Андрея Колесникова («Попытка словаря. Семидесятые и ранее», 2010, «Дом на Старой площади. Сноски и примечания», 2019), Сергея Гречишкина («Все нормально. Жизнь и приключения советского мальчика», 2020), Ольги Кучкиной («Косой дождь, или Передислокация пигалицы», 2010), Аллы Гербер («А жизнь была прекрасная!», 2018) – они доставили мне много радости и вызвали немало интеллектуальных и эмоциональных ассоциаций.

Использование документов в художественно-просветительских целях – дело нелегкое. С почтением отношусь к многолетнему труду Юрия Слёзкина над эпопеей «Дом правительства. Сага о русской революции» (2019), посвященной знаменитому Дому на набережной и являющей собой историю нескольких населяющих его семей, которая представлена в числе прочих источников многочисленными личными свидетельствами. Сила воздействия этого монументального тома несколько ослабляется тем, что помянутые семейные истории даются раздробленно, общий принцип изложения строго хронологический. Из-за постоянного перескакивания от одного персонажа к другому не складываются цельные портреты действующих лиц. А ведь именно эти портреты в первую очередь пробуждают эмоции читателя и запоминаются ему.

Еще труднее задача вкрапления документа в беллетристическое повествование с вымышленными героями. Сразу же приходит на ум «Красное колесо» А. И. Солженицына. Увы, я не принадлежу к числу усердных читателей этой гигантской (хотя бы по объему) эпопеи. Не принадлежу и к небольшому кругу ее поклонников. Все-таки нарушены Александром Исаевичем какие-то важные законы читательского восприятия. Не читается. И не переживается.

Занимательной и многообещающей кажется попытка дать характеристику времени (года, десятилетия, века наконец) с помощью авторской компоновки всевозможных документов и краткого пересказа наиболее значимых фактов, событий, явлений вкупе с описанием персонажей. Не самым удачным образом это получилось у Ф. Раззакова, тем не менее два его громадных тома «Жизнь замечательных времен. Время, события, люди», посвященных периодам 1970–1974 и 1975–1979 годов, читаю и перечитываю с удовольствием. Истинный же гений подобного жанра, безусловно, Леонид Парфенов: все книжные выпуски его замечательных «Намедни» занимают почетное место в моей библиотеке.

Думается, что у «интегративной литературы» большое будущее. К тому же интегрировать в одно художественное целое можно не только стихи и прозу, вымысел и факт, образ и документ, но также текст и звук, слово и изображение. Возможности интернета в этом плане безграничны, однако грамотное их использование требует широчайшей эрудиции. Вообще принцип интеграции информационных и художественных текстов кажется чрезвычайно плодотворным. Меня заворожило сочетание разных субъектов слова и носителей совершенно несхожих стилевых манер еще при чтении фантасмагорического «Представления» Иосифа Бродского, написанного в 1986 году:

…Входят Мысли О Грядущем, в гимнастерках цвета хаки.Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.Они пляшут и танцуют: «Мы вояки-забияки!Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом».И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны.В Министерстве Обороны громко каркают вороны.Входишь в спальню – вот-те на:на подушке – ордена.«Где яйцо, там сковородка».«Говорят, что скоро водкаснова будет по рублю».«Мам, я папу не люблю»…

Я пыталась использовать интеграционный принцип в своих культурологических комментариях и даже написала отдельную книгу для учителя «Диалог поэзии и живописи: 170 картин для урока литературы», где подробно рассмотрела и обосновала возможности и способы реализации этого диалога.

К «интегративной прозе» примыкает эссеистика, многие блестящие представители которой стали моими любимцами: Петр Вайль (увы, недавно ушедший), Александр Генис и Дмитрий Быков. Вполне возможно, что победное шествие этого жанра обусловлено тоской по философскому осмыслению действительности. Задача идеологической оценки и окраски важных жизненных впечатлений возлагалась на церковь, на средства массовой информации, на структуры политического, партийного и кружково-клубного общения. Степень доверия ко всем этим институтам значительно подорвана, но потребность осмысления и оценки окружающего никуда не делась. Эссеист же, если это умный собеседник, помогает справиться с подобной задачей.

В сущности, любой авторский текст моделирует единство мира и личности, тем самым помогая осмыслению этого мира. При чтении, а особенно при перечитывании мы выбираем авторов, близких себе, с которыми не просто интересно, но с которыми можно подружиться. Со временем они становятся даже не друзьями, а членами семьи, и, как о таковых, хочется узнавать о них все больше и больше. Именно поэтому всевозможные воспоминания о творцах – писателях, художниках, музыкантах – занимают несколько полок в моей библиотеке, и разгадывание тайны их личности стало одним из любимейших моих занятий.

То величественные, то близкие, а то и трогательно смешные фигуры авторов понемногу выстраиваются вокруг всех подлинных любителей и ценителей литературы. Ими не только восхищаешься, к ним можно обратиться за советом, помощью, поддержкой, участием. Пушкин, умирая и глядя на свои книжные полки, произнес: «Прощайте, друзья!» – это вошло в нашу национальную концептосферу, в сферу базовых понятий и ценностей. И как не хочется эти ценности терять…

Если попытаться сформулировать те локальные сиюминутные потребности, которые мы удовлетворяем, сняв для прочтения очередной том с книжной полки, то они сведутся к достаточно элементарному набору: получить информацию; получить удовольствие; забыться. Может статься, тебе повезет и книга окажется незаурядной; тогда испытываешь удовлетворение всех трех желаний. С течением времени у читателя со стажем литература становится средством душевной помощи (вплоть до духовного спасения) и напоминания о вечном (что особенно важно в безрелигиозном обществе).

Если же оценивать функции чтения не