Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

Под ногами валялись обломки могильной стелы.

______________________________________________________

[1] Лутрофора — в Эфилании вид храмовой амфоры.

[2] Хор — растение, почитаемое язычниками Эфилании, его сок позволяет обратиться к богам, а также служит дополнением к жертве. Растет в южных районах архипелага Флосс, и больше напоминает гигантский хвощ, чем дерево.

[3] Велень — материал для письма или книгопечатания из шкур млекопитающих.

Виды молчания

СЦЕВОЛА

Остаток ночи Сцевола провел с Юстинией, убедив её, что прогулка по Набережной освежит её, а морской воздух сдует тоску. Раньше ему и во сне не привиделось бы, что так приятно бесцельно гулять, но в компании с юной госпожой Алессай магистр позабыл о целях, как позабыл себя вчерашнего — и хотя большую часть дороги они ничего не говорили, наклоняя слух к кадансу шумов ночного берега, это было особое молчание. И конечно же оно коренилось не в недостатке слов. Их у оратора с избытком…

Есть основание полагать, что молчание бывает разным. До того, как они пришли на набережную, Сцевола завёл разговор о богах и законах, но Юстиния перестала выглядеть заинтересованной. Она как и прежде шла рядом. Она реагировала на его просьбы. Кивком согласилась прогуляться до Набережной. Но — безмолвствовала. Это было трагическое молчание, которым оплакивали покойного, когда всё уже сказано на траурной церемонии, но оставалось невысказанным кое-что ещё, а собеседник не подходил. Молчание задевающее. Под его гнетущим покровом Сцевола опасался наговорить лишнего.

Следующим было молчание переминающееся, скомканное. Им довелось проходить через бывшую Торговую Площадь, на которой с тех пор, как её закрыли для продаж, собирались фестивали. Случайно зацепившись взглядом за празднующих гуляк, Юстиния и саму себя выволокла из оцепенения, и Сцевола, обнаруживший её посветлевшей и бережно поправляющей волосы, подтянулся следом. Ему праздники были неинтересны, ежегодно в сочельник Сбора Урожая толпа в масках танцевала, обменивалась хохотом, пускала шутихи, а те взрывались, оглашая округу… Ничего необычного. Интересна ему была только анфипатисса, которая на минутку выпала из уныния, как луна выпадает из дневного неба — и вроде бы прославленный судебный оратор должен оживить разговор, увести за собой занимательной речью, пока можно, но ему будто отрезали язык, Сцевола поклялся бы на костях отца, что это чувство скованности не посещало его со дней стеснительной юности.

И девушка тоже, вздыхая всегда, когда хотела произнести, не развеивала это молчание — молчание второго типа, неловкое и неприкрытое, как голое тело, выставленное на всеобщее обозрение. «Или унизительное, как бог, ставший человеком» — вспыхнуло у Сцеволы в голове, когда тусклые огни Набережной познакомились с факелами сервов.

Одним Богам известно как, но лавры первого слова в густом морском воздухе все же достались ей. Сладкозвучный голосок Юстинии освободил его от бремени.

— Она куда-то ведёт?

— Кто? — Слева было столько улочек между летними виллами, что вопрос девушки мог относиться к любой из них.

— Эта улица.

— Нет, Набережная — это не улица, — поправил магистр, удерживаясь от педантичного тона. — Мы выйдем к Сенаторскому кварталу. Это центральные улицы. И там, если хочет Наша прекрасная госпожа, разойдёмся.

— Не называйте меня так, — смутилась она. «И смущение бывает красивым», счёл Сцевола, разглядывая её с полуоборота.

— Мы вас оскорбили?

— Не называйте меня прекрасной госпожой.

— Почему?

— Вы магистр оффиций, а кто я?

— Позвольте не согласится! — Его ответ получился мягким и непринужденным, как у детей, когда они гладят кошачьих детенышей. — Вы — самое прекрасное, что Мы видели на свете.

Она задержалась. Оглянула море. «„Я больше не хочу видеть море из окна“, говорила ты, зачем же смотришь на него сейчас?»

— Самой прекрасной была Клавдия.

— Мы не узрели вашу сестру в расцвете, но лучшим напоминанием о ней являетесь вы, милая Юстиния!

— Правда?

— Хоть раз Мы лгали?

— Ну… нет, — вытянула она.

— Не сомневайтесь.

— М-да, наверное, я несу какую-то чушь. Простите. — Девушка извинительно втянула губки, встала и взглянула на Сцеволу. Неощутимый жар поплыл со стороны уравновешенного, как течение времени, моря; руки и шея Сцеволы вспотели. Одновременно с этим Юстиния закончила мысль. — Вы ответили на мою просьбу, а тогда на кладбище… я вела себя не учтиво. Знаю, уже благодарила, но… спасибо, Ваша Светлость. Вернуть сестрёнку вы не вернёте, но сочувствие очень дорого мне.

Гортань сковало. Магистру пришлось вернуться в то теплохладное расположение духа, которого он придерживался во время публичных выступлений.

— Дожидайтесь матери, сиятельная. Не думайте о плохом. — Всё равно прозвучало нечётко, кончик языка прилип к нёбу, и мастер ораторского искусства ничего не мог с собой поделать. Свет полной луны, которую не заслонили напирающие с запада тучи, нашёл пристанище в глазах Юстинии — будь он человеком, он был бы самым счастливым из смертных.

Кошмарный Нечестивец вышел на грешную землю, чтобы снова одержать верх над магистром, но не с помощью бутафорного меча, а доселе незнакомым оружием. «Участь твоя, Нечестивец, в пустоте!» — воспротивился он.

— Ваша матушка самое дорогое, что… у вас есть. Кроме, конечно же, вашей жизни.

— Мама приедет после Сбора Урожая, — она вновь пошла и, как привязанный верёвкой, Сцевола потянулся за ней. — Будет упрашивать вернуться. Что скажете?

— Оставайтесь. Всего на неделю.

— Почему?

— Без вас Аргелайн потеряет свой блеск.

— Он и со мной его не имеет, — усмехнулась Юстиния.

— Вы недостаточно хорошо его знаете.

В её ответе не было ни капли иронии:

— То, что я узнала, мне не понравилось.

— Совсем?

— Может быть, не совсем.

— Скажите, что останетесь, — Морская волна навалилась на Набережную, опахнув брызгами. — На Флоссе вас не ждёт ничего, кроме воспоминаний. Мы правы? Да, не иначе. Но у нас вы забудете о смерти сестры и неудачном замужестве, сможете начать заново вдали от традиций.

«Богомерзких традиций, продающих в жёны своих детей первому встречному».

— Не знаю. — Она отдёрнула руку. Каждый удар сердца был ударом по лицу. — Дайте время, хорошо?

— Как будет угодно, прекрасная госпожа.

— Не наз…

— Молчите! — улыбнулся магистр.

— Ваша Светлость, не стоит. — Её губы тоже раздвинулись в улыбке, впервые за последние двадцать четыре часа. — Правда.

Над их головами пролетела чайка с рыбой в клюве, на лету кваркнула, приветствуя их, и бесшумно скрылась в переулке.

— Смотрите, хороший знак.

— Что? Знак? — непонятливо спросила Юстиния.

— Если ночью увидишь чайку, летящую с добычей в клюве, это предвестие солидных успехов. Ведь обычно они не охотятся в темноте. Как знать, не желают ли боги что-то сказать вам?

Она отозвалась чем-то вроде «м-м» или «угу-м», и добавила:

— Я не знаю ваших богов.

— Высших из них всего Четверо, и каждый руководит орбитами жизни. — Сцевола глубокомысленно поднял подбородок, отчеканивая следующие слова, с которыми в храмовых молитвах ассоциировались Боги: — Власть, богатство, справедливость и… — но вместо привычного «страсть» произнёс: — …любовь.

Кто-то рявкнул «сука!». Сцевола вздрогнул. Обернулся на голос. Уронив факел, серв тянулся за ним, ворча и чертыхаясь.

— Грёбаная деревяшка… сука!

— Ты что себе позволяешь?

Юстиния взяла его за плечо.

— Они мои сервы и я сама с ними разберусь, Ваша Светлость.

— Но этот… этот… хорошо, — Сцевола отступил сквозь зубы.

— Так какое там четвёртое слово?

— Страсть.

— Всего четыре, вот как. — Заливаемая сиянием налитой луны, Юстиния великолепно обходилась и без факелов. — Расскажете о других?

Мгновенно потеряв интерес к слуге, Сцевола пошёл дальше, немного отставая, дабы не закрывать Юстинию своей тенью.