Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

Наконец, показались врата Базилики-из-Калкидона.

Неизвестно, какой дурак назвал их «дворцовыми» вратами. Медвежеватые, как осадная башня, с подъёмными цепями, чёрными, будто обгоревшими в грозном пожарище времён Междуцарствия, они потрясали монументальностью. И стены, построенные на скалах этого богатого островка в заливе Аквинтаров, словно удерживали их от падения. Говорят, бастион Калкидона был столь неприступен, что в истории его брали только один раз — и тогда с помощью хитрости.

В крепости он видел отражение власти господствующего сословия. Зубцы, словно стойки, к которым привязывали провинившихся, цепи, как те, что держат бедных людей в темницах, крытые башни. Из бесконечных картин, рисуемых барельефом на створах, пристальный взгляд улавливал сцену с рабами, идущими на поклон государю; присягу, даваемую верными Архикратору войсками; толпы поклоняющихся какому-то божеству людей, пашущие в поле земледельцы и собирающие дань налоговые откупщики. Всё зло, что принесло в Амфиктионию господство одного человека над другим, было здесь.

Врата медленно приоткрылись и трибун зашёл внутрь. По долгу службы он уже бывал тут, и поэтому не могли удивить ни круги стриженного граба, ни статуи Архикраторов у дорожки, огибающей фонтан, ни даже светлячки размером с палец.

— Я насчитал сто тридцать ступеней! — ахнул Гиацинт.

Резиденция Архикраторов высилась на уступе дальше внутреннего дворика: и правда, ровно сто тридцать ступеней требовалось горожанам, чтобы прийти на поклон к Его Блаженному Величеству. Обрамлением лестницы служили парапеты с каликантами.

— Ты видел сам дворец. Что тебе какая-то лестница? — Магнус взошёл на пролёт и остановился, ожидая Ги. — Помню, читал, что в Базилике тысячи комнат, но никто пока не заблудился… Так вот, Ги, это блеф, сколько был, теряюсь постоянно!

Ги устремился за ним.

— И много здесь были?

— Ну, третий уровень я найду, а вот таблиний квестора…

Если бы вместо юноши стоял Гай, он бы, услышав такое, поднял на смех. Объясни попробуй, что сенатор не обязан знать каждый уголок во дворце.

— Мне показывали. — Улыбчивое настроение Гиацинта — как бальзам.

В Зале ожиданий горели жаровни: вечерняя пора вынудила слуг зажечь их. Магнус не глазел, сходу — в Зал Высшей Гармонии, в дальнем конце которого стоял Аммолитовый трон. «Сердце Богов», ха-ха! Стульчик обыкновенный.

На третий уровень, по парадному стилю, вели бело-синие ступени. Трибун и его помощник добрались туда за минуту, и Ги после некоторых колебаний повёл Магнуса через анфиладу к двери, над которой висел трёхглавый орёл и личные знаки квесторского достоинства.

Продуваемые ветрами коридоры были пусты. Вжав кулак, Магнус постучал в дверь, сейчас всё зависит от его умения терпеливо сносить тягомотину, веры в правое дело, и в то, что милосердие превыше справедливости.

Ему отозвался сдавленный мужской голос:

— Заходите.

Магнус вошёл, оставив Ги сторожить дверь.

Квесторская приёмная была неотразима, как невеста на выданье, и широка, как та же невеста после тридцати лет супружеской жизни. Белый мрамор с чёрными вкраплениями скользил, на потолке вились цветы, стену убрали мозаичными росписями. Входящий окунался в события многовековой давности, связанные с обычаями судебной власти. За статуей обнажённой Ашергаты был поворот направо. Там, в помещении сравнительно мельче предыдущего, которое называлось таблинум, Магнус встретился глазами с манерным патрицием в бежевой тунике, с покрашенными в каштановый цвет волосами, на лице которого не осталось свободного от аллергии места. Он сидел за столом со сплошными резными боковинами в виде грифонов, а на столешнице лежали свитки, пергаментный кодекс, огневые часики и воск для печатей.

За его спиной висел портрет расцветающего годами человека, полузагадочная улыбка которого застыла то ли в выражении полного согласия, то ли в презрительном осмеянии. Его венок был вылеплен из сусального золота.

Краски впечатляюще ярко передавали тона кожи.

— Магнус Ульпий Варрон, не так ли? — Между портретом и квестором не было сходств, кроме взгляда разноцветных глаз. Один был синим, второй серым. — Народный трибун?

— Вы знаете, кто я, Денелон.

— Что же — Его рука прошлась по свиткам, вытянула нужный. — Ваши отсчёты получены. Компетентный труд, выражаю признательность. Однако, есть и неточности. Требуется записывать позицию истицы по делу, это необходимо, хотя и морально тяжело писать то, с чем не согласен. Вы же не соизволили…

Магнус глубоко вдохнул.

— Вы не мой наставник, Денелон.

— Если не готовы слушать чужие советы, — строго проговорил он, — тогда следует вас лишить самой возможности выступать в суде.

Магнус покраснел. Он не выносил нравоучений от равного по статусу человека, и уже было открыл рот, чтобы сказать, что он думает про его советы… Но вовремя осадил себя. «Жизнь Марка зависит от этого крючкотворства».

— И что решите?

— Не стойте в дверях, — сказал он. — Есть скамья.

Трибун сел, сложив руки на животе.

— Кто вас учил?

— Какое…

— Значение? — вскинул бровь Денелон. — Компетентность юриста определяется не только его делами, но и именем его наставника. Это называется преемственностью.

— Бонифаций, — ответил Магнус, отводя глаза. — Он учил меня и брата.

— Замечательнейший человек, да?

Квестор постучал пальцами по столу. Посмотрел в потолок. Раздался кашель, и тон его голоса потеплел:

— Из уважения к нему я готов принять вашу апелляцию. И, сверх ранее сказанного, подумать о том, чтобы её удовлетворить. — Он потёр ладони. — Но есть условие.

— Условие?

— Так точно, Варрон.

— Слушаю, — дёрнул рукой Магнус.

— Действующий консул должен согласиться.

Трибун сохмурил брови. Квестор явно бредит.

— С какой стати?

— Один из последних указов Сената.

— Блестяще, — присвистнул Магнус. — Завтра вечером выборы, и где мне его искать?

— Я уже его позвал.

«Уже? Когда он успел? Это шутка, да?»

Разноцветные глаза Денелона впились в темнеющее в окне небо, пораненное бликами заката. Его молчание длилось не меньше пяти минут, на шестой Магнусу надоело, и желая спросить, что ещё решили сенаторы без его ведома, какой глупый закон приняли, не спросив его мнения, трибун вдохнул.

Но — не судьба. Звук шагов за стеной предварил появление консула. Магнус повернулся. Через секунду в проходе возник Люциус.

Беглым мановением пальцев квестор зажёг сенехарические лампы, осветившие холл и таблиний голубым, как прибрежная вода, светом. Лицо Силмаеза в этих освещённых сумерках напоминало лик мертвеца. Его тело, как саван, обволакивала бесполая серебристая туника с расшитым звёздами плащом-сагионом. Бросались в глаза окровавленные царапины на правой щеке.

За минувшие дни Магнус так устал размениваться любезностями, что выдал первое, что взбрело в голову. Голову, ещё не вполне отвыкшую от вчерашней попойки.

— Какие люди… Вас так кошка отделала?

— Это тебя не касается, — гыркнул Силмаез и шагнул в проход. — Горий, друг мой, не оставите нас вдвоём?

Старый юрист уходил кропотливо, хромая на одну ногу. Вскоре раздался хлопок и Люциус, заглянув за угол и удостоверившись, что он ушёл, предложил недоумевающему Магнусу сесть.

— Нам надо поговорить, — он завёл руки за спину. От него разило масляными духами. — Если хочешь вытащить своего Цецилия.

— Не нравится мне это, — ответил трибун. Ощутив небывалый прилив уверенности, он облокотился на колено и подпёр ладонью подбородок, готовясь услышать абсурд.

И услышал.

— Самое главное, хочешь ли ты исполнения правосудия.

— Уши вянут от этого словечка, — хмыкнул Магнус. — Что вы хотите?

— Поддержки, Варрон. — В нём полыхал огонь. Его указательный палец уставился на Магнуса. — Твоей поддержки. На выборах. Обещаешь меня поддержать, я дам согласие на возобновление дела, а если выиграю, то уговорю преторов помиловать Цецилия. Или, хм… сам это сделаю, если стану интеррексом[2]!