Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

«И куда же ему мчаться, если не к последней инстанции?»

— После того, как Мы победим, Магнус примет Нашу веру.

— Ты весьма наивен.

— Не ты ли, Умеющий-Говорить-На-Языке-Сердца, знаешь жизнь лучше кого бы то ни было? — Сцевола сбросил тогу, оставшись в тунике. — Мы взрастили его. Мы дали цель. Мы помогли ему выучиться. Только благодаря Нашим деньгам Магнус стал тем, кем он является, жилеткой для плачущих босяков, с шансом сделаться величайшим из смертных! Даже отец, и он не пожертвовал большим! А ты говоришь, не примет? Ну, Боги свидетели, тогда Мы убедим его!

— Но что ты будешь делать, если Силмаез победит?

Сцеволе не верилось, что Хаарон дерзнул рассматривать такой вариант. С минуту подумав, магистр дал ответ, поразивший его самого:

— Убьём его.

— Что?

— Убьём Чёрного Льва, — повторил Сцевола уже настойчивее.

— И как ты это сделаешь, твоя светлость?

— Кто-то подсыплет яд или столкнет со стены… верно, Прокруст?

Приколченожил Прокруст и сунул хозяину чашу с кислой настойкой для скорейшего засыпания. В прошлом евнух был отличным алхимиком, да и настроение у Сцеволы было приподнятое. Он простил эту задержку.

— И что дальше? — Жрец как бы выяснял, правильно ли Сцевола заучил алгоритм действий. — Что ты будешь делать?

— Мы уничтожим его и выборы пройдут заново.

— Но твой брат…

— Догадается, разгневается. Магнус предсказуем. Но он утихнет, когда поймёт, что выгоднее с Нами дружить. — Магистр выпил настойку и беззаботно отдал Прокрусту пустую чашу, сам же направился в спальню. — А вот Силмаез любит непредсказуемость.

— Доверять безбожнику глупо, — сказал Хаарон.

Сцевола пожал плечами и засмеялся:

— Знаешь ли сколько глупых управляют вселенной?

Накануне выборов

МАГНУС

Рассвет Дня сбора урожая разродился дождём. Это был уже третий ливень за последнюю неделю — несчастливое число, говорили суеверные люди, но что-то подсказывало Магнусу, природа не ограничится этим, как не ограничилась количеством дешёвых политиканов, самолюбивых патрициев и придворных склочников, к которым теперь добавился и Люциус Силмаез.

От дождя ли, потому ли, что его принудили выбирать между двумя интриганами, или от вчерашней бессонницы, на его уме тоже бушевало ненастье. Он пил талатийское вино, подаренное Тобиасом в порыве праздничного настроения, но ни напиток, ни праздник не приносили удовольствия, а на языке вместо сочной вишни и листьев смородины жил, рос и здравствовал немой крик бедолаги, планировавшего отсидеть своё в кресле, а нарвавшегося на двух непримиримых колоссов. Какого бы колосса не поддержал Магнус, могут пострадать невинные люди.

— А ты как думаешь, Ги? — Ги сидел вместе с ним, читая праздничный выпуск Акта Дьюрна. Серебристые его брови приподнялись, но увлечённые чтением глаза не отрывались от текста.

— О чём? — чуть запоздало спросил он.

— Что мне делать… поддержать брата, и дать его безумию пропуск к власти? Или поступиться отношениями, но ради народа, и выбрать Силмаеза? Что тоже ничего не гарантирует.

— Не представляю, — отозвался Ги.

— Я тоже, — Магнус покрутил кубок. — И это самое противное.

— Не представляю, — повторил он, — потому что не знаю ни этого человека, ни вашего брата, патрон. Но будь я на вашем месте, то выбрал бы своего брата. Родной человек ведь. У меня никогда не было такого, поэтому…

Его затуманенный взгляд на кратчайший миг задел Магнуса, как если бы хотел передать какую-то мысль, которую нельзя было высказать вслух.

Магнус, впрочем, понял какую.

— Иногда лучше вообще жить без братьев, чем с братьями, которых не устраивают твои убеждения. А то, что Гай не допустит меня к управлению, потому что я не разделяю его гибельные идеи, это и фавну ясно.

— Он вас не любит?

— М-да. — Трибун вытер губы и скептично посмотрел на платок. — Это отвратительное вино. Болото, оно и есть болото…

— Патрон? — Ги положил пергамент.

— Не знаю, юноша! А если бы и знал, что с того? — От выкатившего с окон сквозняка у Магнуса застучали зубы. — В детстве мы были не разлей вода, — сказал он, пряча под столом руки. — Но шли годы, и Гай Ульпий Сцевола из весёлого и счастливого ребенка становился замкнутым. Он полюбил марш солдатских калиг по просёлочной дороге. Поразительно, да? Кто его знает, никогда бы не подумал, что этот одинокий нелюдимец, у которого никогда не было ни друзей, ни женщины, ещё и мечтатель, и очень скоро неведомо какими судьбами займёт такие высокие посты. Не знаю, любит ли он меня… знаю только, что я люблю его.

— В чём же проблема? — Ги дёрнул плечами: то ли пожал, то ли поёжился. — Если любите, подумайте, может стоит отдавать голос за него? А там — договоритесь.

Он говорил, как Сцевола. «Или ты любишь свой вшивый народ больше родного брата?! Брата, которому ты задолжал?»

— Не договоримся, — свою дрожащую улыбку Магнус залил вином.

— Откуда вам знать?

— Я почти уверен.

— А что до того… другого? Как его там зовут?

— Силмаез? — Магнус запрокинул голову над спинкой стула и подложил под неё руки. Тобиас старательно мыл кружки, в гостиницу заваливалось всё больше и больше людей. Дождь на улице царствовал безраздельно. — Я не до конца его понимаю. Какую игру он ведёт, и ведёт ли вообще? Есть ли ему дело до плебеев, или он использует их? — «Да кого я обманываю, такой же ублюдок!». — Раньше я был уверен, что он чист, как только что вымытая губка для подтирания.

Рот мальчишки разошёлся в улыбке, и это на секунду вернуло Магнуса в праздничное настроение. Хотя какое там праздничное? Скорее уж блеклое его подобие. Всё, чем трибун выразил его, так это закинул ногу на ногу, как бы расслабившись.

— Из-за квестора я не могу его послать, — вчера он упрекал Люциуса в раскрытии тайны судебного дела, а ночь спустя и сам уже не мог удержаться. — Они друзья. Не поддержу его, боюсь, квестор отплатит сторицей, а Марк станет висельником.

Ги несколько раз кивнул, медленно — с пониманием. Брат бы добавил, что Магнус глупец, если поверил в мир без интриг, как ребёнок, слушающий сказку, верит всему её волшебству. «Но что бы сказал отец? А мать? А тётушка Гликера?»

— Меня не покидает чувство, что кого бы не поддержал, в проигрыше остаюсь я…

Юноша постучал костяшками пальцев по столу, нежно пригладил его краешек и, вжав губы, тихо вздохнул. Ему нечего было ответить Магнусу, и последний прекрасно понимал сие. Это была его борьба. Его долг.

«Альбонт! Там так спокойно в это время года!» — «Ты не можешь взять и всё бросить. Тысячи нуждаются в тебе, народный трибун, и ты их подведешь?» — «Что бы я ни выбрал, ничего не изменится». — «Если есть шанс спасти хоть одного, значит, твой долг сделать это».

— Если вы хотите бросить всё, — оборвал внутренний диалог Ги, — то чего мешкаете?

— Я бы хотел воспользоваться твоим советом. Выбрал бы брата, как и положено, просто из чувства любви к Сцеволе. Но вот если бы с тем же запалом он заботился о народе, с каким кланяется божкам прадедов! — Он строил стены своему недовольству, но вино прорывало их, как река прорывает плотину. — Высокомерный дурак, он же и пальцем не пошевелит! — Не в силах больше сдерживаться, Магнус съездил ладонью по краю стола. Его кубок, кружка Ги и тарелки со вскрытыми ракушками мидий задребезжали, словно боязливые мыши, пойманные голодным котом. — Понимаешь? Ай да кому я говорю, у тебя не было власти, да и старшего брата тоже, откуда тебе знать? И как власть уродует свободного человека!

Осознав, что наговорил лишнего, и порываясь скорее придумать оправдание, Магнус помассировал виски — так ему казалось, голова работала лучше.

— Про свободного человека, это… я не говорю, что ты не…

— За правду не извиняются, так ведь?

— Глупости, — неудачно улыбнулся Магнус, — забудь, ладно? Просто мой брат, получивший власть, хуже обезьяны с жидким огнём.

Трибун рассчитывал, что Ги отзовётся улыбкой, но, уткнувшись в пергамент, мальчик налёг на яблочный морс из своей кружки с разбитым краешком, замолчал, плотно сжав губы, и в разговор вклинилась неловкая пауза.