Повод для оптимизма? Прощалки - Владимир Владимирович Познер

Теперь лично у меня 7 ноября вызывает чувство горечи. А сколько великих надежд было рождено тогда, в 1917 году, и далеко не только в России. Новый мир, мир подлинной справедливости, в котором все равны, нет ни бедных, ни богатых, где за горизонтом брезжит яркий, многообещающий свет. Сколько людей верило в то, что это все будет, сколько было героизма, сколько было жертв принесено ради этой новой веры. А что получилось? Оказалось, что это утопия, а всякая утопия кончается бедой.

Я часто думаю о том, какой могла бы стать Россия, если бы не было этого 7 ноября, с бурным ее развитием, с ее поразительным человеческим потенциалом, богатством, от которого осталось очень немного – из-за кровавой гражданской войны, из-за бегства людей, из-за жестокости большевизма и из-за страшных сталинских репрессий.

Для меня 7 ноября – это скорее день Напоминания, с заглавной буквы, день урока. И память об этом уроке должна передаваться из поколения в поколение, чтобы никогда не забыли этого.

* * *

Вчера рано утром я вернулся из Нью-Йорка в Москву. Я там был за несколько дней до самих выборов, и во время выборов, и сразу после них я улетел. Буквально все телевизионные каналы в этот вечер, начиная с семи вечера 8 ноября и до двух часов ночи, показывали ход выборов, причем показывали потрясающе интересно, с великолепнейшей графикой, предельно профессионально. Показывали даже не то, как в штатах проходит голосование, а как оно проходит в округах и как округ меняет цвет от красного (это значит преимущество Трампа) до синего (означающего преимущество Клинтон) и снова становится красным… Это было сделано совершенно поразительно. Ну, в общем, такой «разгул», если хотите, демократии. Если бы не одно обстоятельство.

Когда осела пыль и Трамп был объявлен победителем, оказалось, что он получил меньше народных голосов, чем Хиллари Клинтон: их было меньше на четыреста с чем-то тысяч, что приближается к полумиллиону, это довольно много. Исходя из принципов демократии, в общем, Трамп должен был проиграть, а он выиграл, потому что в Америке не народ избирает президента, а коллегия выборщиков.

Кто такие эти выборщики? Это активисты партии, Республиканской и Демократической. У каждой партии в каждом штате одинаковое количество выборщиков, и это количество определяется населением штата. Там, где больше население, больше выборщиков. Когда происходят выборы, тот кандидат, который получил больше народных голосов в данном штате, хоть на один голос больше, получает всех своих выборщиков. А тот, который проиграл хотя бы один голос, не получает ни одного выборщика. И поэтому получается, что борьба идет не за народные голоса, а за те штаты, выборщики которых в сумме определят победителя. А победителю надо собрать минимум 270 голосов выборщиков.

Вот таким штатом, ключевым для Трампа, оказалась Флорида, там 29 выборщиков. Там он получил 29 голосов выборщиков. То есть если бы он проиграл Флориду, у него был бы 261 голос. Недостаточно для победы. А во Флориде он выиграл вот столечко, но этого было достаточно. Эта система была принята аж в 1887 году. Сегодня в Америке многие требуют ее отмены.

Я понимаю, что некоторые из вас сочтут, что я рассказываю все это, чтобы доказать, что в Америке, мол, нет демократии. Отнюдь, в Америке, конечно, есть демократия, но она не совершенна, в частности, применительно к избирательной системе. Но конечно, она есть, чего нельзя сказать о многих других странах.

* * *

В 1975 году я впервые поехал в Тбилиси. Меня пригласил один мой грузинский знакомый, звали его Вахо Жгенти, он работал для «Комсомольской правды». Мы приехали в Тбилиси, меня поселили в гостиницу «Иверия», это была самая шикарная гостиница в Тбилиси тогда. Теперь это, конечно, совсем не так.

Вечером он сказал: «Пойдем в гости». Мы пришли в гости – человек двадцать, стол грузинский, ну, сами понимаете, что непонятно, как это когда-нибудь съесть. И начинаются тосты, на грузинский манер, и все в мой адрес. Какой я замечательный, какой я выдающийся, как мои родители должны мною гордиться… Я это все слушаю и становлюсь все более и более мрачным, потому что я думаю про себя: «Послушайте, вы меня видите в первый раз в жизни. Да и, наверное, в последний раз. Может быть, я подонок, подлец, что вы такое говорите? Это значит, вранье это все, да?»

Это продолжалось очень долго, как всякое грузинское застолье. В конце концов через четыре или пять часов я попрощался с этими людьми и пошел обратно в гостиницу. Вахо меня проводил. Он видит, что я мрачный, и спрашивает: «Что ты такой недовольный? Что-нибудь не так?» И я ему отвечаю: «Слушай, мне неприятно говорить тебе это, но раз ты спрашиваешь… Мне кажется, что вы, грузины, лицемеры страшные». Он говорит: «Почему?» Я объясняю: «Ну послушай, эти люди, абсолютно не знающие меня, такое наговорили, просто неудобно слушать. Это же все неправда». Он на меня посмотрел и говорит: «Во-первых, они знают, что ты мой друг, я им так сказал. А раз ты мой друг, то ты не можешь быть плохим человеком. Во-вторых, предположим, что ты самая настоящая сволочь. Если это так, то ты не слышал особо хороших слов о себе. А может быть, после этих ты станешь чуть-чуть лучше».

Я подумал: «Вот какой я идиот! Мы всегда судим со своей колокольни. Люди по-другому думают, и иногда гораздо более деликатно и умно, чем мы».

* * *

Когда я узнал о кончине Фиделя Кастро, человека, которого я видел здесь, в Москве, живьем, я подумал о том, что с его уходом ушла целая эпоха, причем для многих это была эпоха надежд. Ну, правда, надежды ушли гораздо раньше него.

Мы, конечно, никогда не узнаем, но мне бы очень хотелось знать, о чем думал El Comandante в последние, предсмертные недели. Жалел ли он о чем-либо, вспоминал ли великую радость и обещания, которые родились, когда он во главе со своими «барбудос» вошел в Гавану в теперь уже далеком 1950 году. И, пожалуй, главное: понимал ли он, что при всем замечательном, чего добилась Куба под его руководством, созданная им система власти умирает, как умирает он сам.

Я не политолог, в отличие от них я не делаю никаких предсказаний. Многие мои коллеги журналисты этим увлекаются, я – нет. Но говоря о том, что после смерти Фиделя Куба станет совсем другой и что опыт построения социализма и