Запах звёзд - Геннадий Моисеевич Файбусович

от которой узнал о первом браке начальника. По ее словам, между ними — кассиршей и начальником — давно не было ничего общего, если не считать того, что помещения, в которых они отправляли свои служебные надобности, находились по-прежнему рядом. Во всяком случае, дверь, соединявшая кассу с кабинетом, была заперта. Говорили даже, что ключ торчит со стороны кабинета, — означало ли это, что начальник сам не желал, чтобы старуха вылезала из кельи?

Как бы то ни было, начальник первым запротестовал, когда встал вопрос — это было в один из ближайших вечеров, — стоит ли приглашать заведующую кассой к праздничному столу. Он разъяснил, что общество еще не достигло той стадии развития, когда будет полностью пренебрегать разницей в служебном положении; пассажир — другое дело, пассажир — это гость. К тому же старуха плохо слышит и за столом была бы просто невыносима. Достаточно, пошутил начальник, и одного инвалида.

Пассажир не стал настаивать. Ему было ясно, что начальнику не хочется видеть рядом со своей женой другую, прежнюю, которая, может быть, еще помнит времена, когда мужское естество начальника не было окончательно и бесповоротно побеждено его духовной сущностью.

Поезд снова задержался — как говорили, по случаю введения новой системы автоматической блокировки; сообщая об этом, начальник подмигнул, давая понять, что ничто не помешает предстоящему торжеству. На всякий случай, чтобы успокоить пассажира, он позвонил в управление, но телефон был занят. Он позвонил еще раз, но телефон снова оказался занят.

Назначенный день наступил, и праздник обещал быть на редкость веселым, по крайней мере, на взгляд начальника, сохраняя в то же время оттенок домашней теплоты и интимности. Пассажир, поднявшись с бокалом минеральной воды (он не мог заставить себя пить кефир), прочитал сочиненные им накануне стихи в честь именинника. Начальник, растроганный, в парадном мундире, отвечал ему словами благодарности. Жена начальника мечтательно смотрела на хрустальные рюмки, переливающиеся огнями. Вдруг вошел шофер, он только что возвратился из управления. Шофер привез пакет на имя начальника. Начальник, под взглядом встревоженной жены, утер губы, сорвал сургучную печать.

Его поздравляли, желали ему дальнейших успехов в труде, счастья в личной жизни и извещали его о повышении: ему был присвоен ранг главного начальника станции. Потрясенный, начальник разрыдался.

Пришлось перенести его в спальню; начальник смеялся, и плакал, и, утирая слезы, говорил, что двадцать лет неустанного труда потрачены не зря, что он недаром прожил свою жизнь; он заверял, что сумеет новыми достижениями оправдать оказанную ему честь. Однако волнение и радость, по-видимому, чересчур обременили его организм. Сказалась и чрезмерность съеденного за столом. У начальника онемели руки, в животе открылись колики. Последовало обильное и болезненное действие кишечника. Жена ни на минуту не решалась отойти от кровати. Пассажир побежал за Степанидой. Явился таз с горячей водой, стали все вместе растирать пальцы, виски, грудь; начальник, бледный, с каплями холодного пота на лбу, тяжело дышал; наконец он уснул.

— Вы едва держитесь на ногах, — заметил пассажир.

Они осторожно притворили дверь за собой.

— Я боюсь, — говорила жена начальника, — вы заметили, какие у него холодные руки? А лицо? Как у него сразу ввалились глаза! Мне кажется, так с ним еще никогда не было.

Они вышли на перрон. Ночь была теплая и темная. Постепенно глаза привыкли к зеленоватому сумраку. Зеленый свет струился по стальным путям. Они прошли еще немного. Чудовищный зеленый глаз, пылающий, как огонь, выплыл из-за угла им навстречу. Скосив взгляд на свою спутницу, студент увидел ее лицо, восковое под лучом зеленой луны, с фиолетовыми губами: оно показалось ему таинственным и бесстрастным, как лик судьбы; глаза женщины были закрыты.

В эту минуту он заметил за ее спиной искру, вспыхнувшую вдали, огонек, покачиваясь, приближался к ним, и фигура человека в валенках, с фонарем, который он нес, как ведерко, и с метлой наперевес, неспешно прошествовала по шпалам. Пассажир следил за ним, медленно поворачивая голову, — да и как было не узнать старого знакомого, старика в красных галошах.

Жена начальника улыбнулась зеленой улыбкой.

— По ночам он бывает трезв, — сказала она. — Вас удивляет, зачем он ходит по путям? Но ведь надо же чистить все это. А иначе шпалы зарастут травой, рельсы заржавеют…

— Постойте, — сказал пассажир, словно его наконец разбудили, а то, чем он жил раньше, было лишь сном, — так значит… это правда?

— Правда, — отвечала жена начальника, улыбаясь и грустно кивая, поезд никогда не придет. Его не будет ни завтра, ни послезавтра. И через месяц он не придет; и вообще, сколько мы тут живем, никаких поездов никогда не было. Я ведь тоже когда-то приехала на машине, и ждала, и меняла билет… Станция, можно сказать, существует лишь на бумаге. Что поделать? — она пожала плечами. Но теперь глаза ее были открыты и смотрели на него почти умоляюще. — Должны же вы были когда-нибудь это узнать.

6

Любое событие, каким бы тайным оно ни казалось его участникам, становилось известным всему населению маленькой станции, согласно незыблемым законам захолустья, по которым о происшествии узнают едва ли не прежде, чем оно собственно произошло. О том, что между начальницей и молодым приезжим "что-то есть”, узнали раньше, чем предполагаемые любовники сами отдали себе в этом отчет. Для них грядущее и надвигающееся было все еще зыбкой мечтой; для обитателей станции оно было фактом. Красноречивые взгляды, которыми провожали жену начальника на следующий день, говорили о том, что все единодушно решали один и тот же вопрос: каковы признаки того, что случилось ночью? В том, что это случилось, никто не сомневался.

Но именно в этот день произошло событие, которое в одно мгновение перевернуло устоявшуюся жизнь полустанка: ударил колокол — начальник, который с утра не вышел на работу, скончался. День был пасмурный, скучный; с рассвета моросил дождь. Агония была коротка, теперь уже его вдова, в накинутом на плечи пуховом платке, отошла к окну и долго следила за струйками воды, стекавшими по стеклу.