Евгений Мартынов. Белокрылый полёт - Юрий Григорьевич Мартынов

проезжавшим машинам, мотоциклам и велосипедам, не зная толком, чего от них добиваемся: не то чтобы те останавливались, не то чтобы проезжали побыстрее. Никто, конечно, не останавливался и быстрее не ехал. Наоборот, водители сигналили нам и кричали, чтоб мы на дороге не баловались. Когда же наши родители, не найдя своих детей во дворе, увидели их посреди перекрёстка среди ревущих мотоциклов и сигналящих машин, то задали «регулировщикам» такую взбучку, что ни свисток, ни палка впредь наш интерес не привлекали! Между тем нас, непонятых и поруганных, больше беспокоило другое: кто теперь будет дорожное движение регулировать? И как оно вообще обходилось раньше без нас?.. Непонятно.

Стоя в углу, наказанный за уход далеко от дома без спроса, я виновным себя не чувствовал и на ласковые, сочувствующие предложения брата попросить у мамы прощения стойко молчал. Хочу признаться, что по мере взросления я почему-то всё отрицательней относился к Жениному вниманию ко мне, становился «настырней и противней». Играть со мной, а затем помогать в музыкальных занятиях Жене становилось труднее и труднее.

Всё чаще, будучи занят своими делами, я кричал:

– Ма-а! Он опять лезет ко мне!.. Он мешает!..

А Женя в ответ на апеллирования к папе-маме называл меня ябедой и «сексотом». Изменения моего характера, скорее всего, нужно отнести к издержкам роста, однако и в дальнейшем в моих принципах доминировало гордое «я сам», что накладывало отпечаток и на отношения с братом. Впрочем, от своей судьбы не уйдёшь: Женя во всём меня опережал, начиная с возраста, и я шёл по проложенному им пути. Сначала донашивая его одежду, а потом дописывая его незаконченные сочинения. И хотя брат внешне похож больше на маму, а я на отца, люди, лично знавшие Женю и после знакомившиеся со мной, всегда находили во мне много Жениных черт, которых сам я в себе никогда вроде не замечал…

Глава V

Простившись с родным двором и его обитателями, я ещё раз оглядываюсь на улицу Куйбышева, когда-то казавшуюся мне бесконечно большой и широкой, на старые каштаны и акации, на новые постройки… В 1992 году исполком Артёмовского Совета народных депутатов принял решение о переименовании одной из улиц города в «улицу Евгения Мартынова». Но, хоть все в городе поддержали такое решение, вопрос остался открытым: какую именно улицу целесообразно назвать именем Мартынова? Являясь свидетелем московских административно-общественных баталий, вызванных наименованиями и перенаименованиями улиц – проспектов – площадей, я как-то безучастно отнёсся к «улице Евгения Мартынова»: уж очень мне не хочется, чтобы с домов той улицы когда-нибудь снимали аншлаги и памятные доски, меняя их на другие, как это делалось в первопрестольной, где в числе недостойных оказались имена Богдана Хмельницкого и Валерия Чкалова, Чайковского и Лермонтова, Островского и Горького, Чехова и Грибоедова, Репина и Мясковского, Мечникова и Белинского… Пусть будет, как будет.

Я обхожу вокруг нашу школу № 7, заглядываю в её двор, в окна классов, где мы с Женей 8 лет постигали азы грамоты и вкушали плоды от древа познания. Школу тоже несколько раз переименовывали. Здесь, на втором этаже, есть музейные стенды, хранящие память о выпускниках, в частности о Жене. Кстати, и в музыкальном училище, и в городском музее о Евгении Мартынове собраны памятные экспонаты. Сотрудники просят меня, чтобы я им ещё чего-нибудь «интересненького подбросил, ведь люди от души интересуются». Конечно, подбросим, если интересуются. И о камышинском краеведческом музее не забудем: там не просто чтут Мартынова, – там лелеют память о нём…

Ну как, похож Серёжка на отца?..

Бабушка с внуком. 1985 г.

Словно замыкая круг, я снова направляюсь к центру города. Шагаю по улице Комсомольской, мимо народного суда, Дома ребёнка, потом поворачиваю на улицу Профинтерна, иду мимо новых девятиэтажек… И снова в моей памяти всплывают мамины рассказы о том, как в июле 1950-го переехали окончательно из Камышина в Артёмовск отец, мама и двухлетний Женя, как жили они первое время у сестры отца – Марии Ивановны, – а затем прямо в помещении Линейного суда Северо-Донецкой железной дороги. Жили, имеется в виду, ночевали в малюсенькой комнатке, служившей в течение дня работникам суда кухней и подсобкой. Здесь на одной тахте спали сразу втроём все Мартыновы. Работал в том заведении членом судебной коллегии Попов Иван Кузьмич – очень хороший человек, по словам родителей. А мама служила там же секретарём-машинисткой.

Часто, проходя мимо играющего Жени, Иван Кузьмич на минутку останавливался и спрашивал:

– Работаешь, Женя?

– Шофёлом лаботаю, – отвечал тот, вертя в руках крышку от кастрюли и издавая голосом рычаще-дырчащие звуки, похожие на рёв мотора.

– Правильно, Женя, трудись, – одобрял мальчишеское занятие член коллегии и гладил «шофёра» по голове.

И вот однажды на заседании суда слушалось очень серьёзное дело о «врагах народа и вредителях». Слушание подошло к своему пику – вынесению приговора, который в подобных делах, мы знаем, нередко доходил до высшей меры. Сердца у всех заколотились, и дыхание спёрло в ожидании оглашения приговора суда… И вдруг дверь в зал заседаний со скрипом приоткрывается, показывается детская головка и раздаётся звонкий Женин голос:

– Иван Кумиць! Лаботаешь?!

– Работаю, Женя, – после небольшой паузы устало выдыхает председательствующий Иван Кузьмич.

– Плавильно, Иван Кумиць, тлудись!..

Как говорится, и смех и грех. Женю, разумеется, хорошо отругали после этого. Поругали и тех, кто охранял входную скрипящую дверь и не уследил за ребёнком. Но, как сам Иван Кузьмич потом сознался, столь неожиданная разрядка чудесным образом помогла отвести приговор от «вышки». Ибо после того, как все в зале невольно улыбнулись, ни произнести, ни услышать самые суровые слова судебного постановления было, по-человечески, не под силу никому. Судьи усмотрели в этом определённый знак свыше и удалились снова в комнату совещаний, смягчив в конце концов свой приговор. Видать, действительно устами младенца глаголит истина.

Удивительная вещь – гены. В них фокусируется самая высшая из всех божественных сил – сила Рода, верховного божества в пантеоне арийских славянских богов. Через 35 лет после только что описанного мной случая подрастал в Женином доме его сынишка. Также играл и в лётчика, и в шофёра, так же «дырчал» и крутил руль детского автомобиля. А мы, взрослые, между делом, для забавы спрашивали его постоянно:

– Серёжа, ты играешься, да?

– Иглаюсь, – серьёзно отвечал малыш, занятый своими заботами-трудами.

– Правильно, играйся. Только смотри не балуйся, – поучали мы.

И вот в ноябре 1987 года Женя взял сына с собой в Колонный зал Дома союзов на репетицию песенного концерта фестиваля «Московская осень». Тот концерт, кстати, примечателен для меня ещё и тем, что в нём впервые моя песня значилась в одной программе с песней Жениной – «Белой сиренью». Но вернёмся к