Евгений Мартынов. Белокрылый полёт - Юрий Григорьевич Мартынов

в течение десяти лет после консерватории и армии снимал жильё, сменив за это время 10 квартир). Мой и Женин приятель, телережиссёр, нашёл для меня (через третьи уши) неплохой вариант. Поехали мы с ним на «смотрины» к хозяевам.

– Вот, знакомьтесь: Юрий Мартынов, композитор, музыкант, очень аккуратный, порядочный человек. Кстати, брат вам хорошо известного артиста – Евгения Мартынова, – начал заливать телережиссёр.

Но его тут же оборвали:

– Музыкант? Композитор?.. Не-ет, нам здесь никакой музыки не надо! Да ещё и брат Мартынова?! Нет, нет! Братья Мартыновы, к ним придут сёстры Ротару! Пьянки-гулянки, бордели! Нам только этого не хватало.

– Как вам не стыдно! – пытался было возразить мой приятель. – О каких борделях вы говорите?

Но в ответ железно:

– Нет-нет! Концерты мы и по телевизору посмотрим. Извините уж, если что не так, но артисты нам не подходят. Мы хотим кого попроще и, самое главное, потише.

Я тогда, слушая эти речи, только улыбался, потому как с таким отношением к себе и своей творческой касте давно уже смирился. Женя снимал жильё до 1978 года, будучи популярнейшим человеком (напомню: «Баллада о матери» сделала его известным в 1974 году, «Братиславская лира» была в 1975-м, «Золотой Орфей» – в 1976-м, уже звенели вовсю «Лебединая верность», «Яблони в цвету», «Алёнушка», «Я тебе весь мир подарю», «Письмо отца», «Отчий дом», «Соловьи поют, заливаются…»). И при такой любви к нему и его творчеству приходилось уверять хозяев, что никакой музыки в доме не будет, – и её практически не было.

Хотя, если честно… Я ведь тоже, когда был совсем маленьким, не любил Жениных музыкальных занятий.

Стоило ему достать аккордеон, я устало выдыхал:

– Начина-а-ется… Только и слышно.

Это ничем не примечательное изречение превратилось затем в игру. Изволь я в очередной раз произнести: «Начинается», Женя тут же быстро вставлял: «Только и слышно». Мало того, вскоре, беря аккордеон, он первый, не дожидаясь меня, объявлял: «Начинается!..» Мне же оставалось успеть выпалить хотя бы окончание моего глупого фразеологизма. В конце концов, спустя пару недель с начала этой игры, я уже вообще не успевал вовремя и быстро проговорить ни начала, ни конца скороговорки.

Брат же её выстреливал, как автомат, смеясь и дразня меня:

– А я быстрее! Ты так не умеешь!..

Когда мне исполнилось 9 (целых 9!) лет, купили мне пианино «Украина». Поздно, конечно, купили. Но собрать деньги раньше не удавалось, а Женя убеждал родителей:

– Не нужен Юрке ни кларнет, ни баян, ни аккордеон! Нужно, чтобы он сразу учился играть на фоно и не переучивался потом, как я, пятьдесят раз.

Женин педагог по фортепиано Вера Николаевна Добрянская, о которой я уже вспоминал, потом рассказывала мне:

– Пришёл Женя однажды весёлый, улыбающийся и говорит: «Поздравьте меня. Мы купили пианино. Брат будет учиться!»

Как только привезли домой пианино, набежали ко мне друзья-подружки по двору и улице и давай упрашивать что-нибудь сыграть. Я же только отнекиваюсь: мол, ничего, кроме «Баха», играть не умею, а Бах, простите, «вам не понравится». Стали просить меня сыграть хотя бы Баха.

Пришлось сесть и с серьёзным видом изображать игру «Баха», нажимая на какие попало клавиши и изредка спрашивая:

– Дальше играть или хватит?.. А то симфония очень длинная…

Как говорится, выкрутился «на арапа». А вот Женин сын Серёжа начал играть такого «Баха» уже с двухлетнего возраста: хлопал кулачками и ладошками по клавиатуре рояля и с интересом наблюдал за тем, как мы восхищаемся и просим играть «сонату-клепату» дальше. На этом мы с Женей решили не останавливаться и научили Серёжку играть «Што-ж-такбвича» и «Педерйка Шатена». Если для исполнения «Што-ж-таковича» нужно было тарабанить по клавишам в самом нижнем регистре фортепиано, то «Мазурики Педерйка Шатена» исполнялись аналогичным образом, но в самом верхнем регистре. Однако вершиной исполнительского мастерства двухлетнего музыканта стала интерпретация им «Мимонотностей Пердея Саркофьева». Для исполнения «Пердея» нужно было клепать по клавишам поочерёдно то левой, то правой рукой: левой – левее от центра клавиатуры, правой, соответственно, правее. И наконец, после «Мимонотностей» Серёня на бис мог сбацать «Марш бригады кому-нести-чего-куда». Техника исполнения этого марша требовала бития по клавишам одновременно двумя руками, поступью от нижнего регистра к верхнему и обратно. Приношу извинения читателю за использование консерваторского каламбура в названиях Серёжкиных композиций: никакого оскорбительного смысла в слышимые аналогии с именами композиторов-классиков не вложено – ни нами с Женей, ни музыкальным студенчеством, сочиняющим подобные каламбуры в изобилии.

Правда, и на этом наши с братом педагогические амбиции не были удовлетворены, и «воспитание» юного музыканта продолжилось. По мере своего взросления под нашими чуткими наставлениями Сергей Евгеньевич стал постигать, что Бах именуется «Бахом», потому что требует соответствующей манеры исполнения: по клавишам с размаху – «бах», ещё раз «бах»!.. Брамс получается от перекатывания кулаков по клавиатуре (вроде arpeggiato, по-итальянски) – «браме», «браме»… Глюк – это обычное хлопанье ладонями по клавишам фортепиано в верхнем регистре: «глюк», «глюк»… Если же клавиши, или ещё что-нибудь, просто «скрябать» пальцами (правильнее сказать, скрести ногтями), – вот тебе и Скрябин собственной персоной! А когда звукоизвлечение производится локтями, наваливаясь на рояль всем корпусом, то сам собой выходит Римский-Корпусов. Это, оказывается, и вся музыкальная премудрость!.. Можно во время подобных экзерсисов листать ноты или книжку, стоящие тут же на пюпитре, а то и лежащие прямо на клавиатуре, – «лист», «лист», ещё «лист» – зазвучит, как вы, наверно, догадались, музыка маэстро Листа. Наибольших усилий требовало исполнение Шумана, ибо чем больше шума будет производиться за роялем, тем Шуман, сами понимаете, получится убедительней. На десерт и для гостей уместно было поиграть «Чай-коф-ского»: когда все вокруг с удовольствием попивают чаёк или кофеёк, почему бы не окунуться в эдакую ухоласкательную музыкальную идиллию!..

Да, как говорят в народе, чем бы здоровые дураки ни тешились, лишь бы не напивались да морды друг другу не били!

Глава IV

Я оглядываю ещё раз миниатюрный палисадник вокруг крыльца бывшей когда-то «нашей» квартиры и удивляюсь: каким образом здесь 30 лет назад умещались две вишни, слива, абрикос (мы его называли по-девичьи – абрикоска), кусты крыжовника, смородины, малины, грядки с клубникой, луком, петрушкой и прочей зеленью и цветами. А Женя помнил и то, что здесь даже маленький курятник был…

Обречённо догнивают деревянный столик со скамейкой и маленький заборчик, поставленный здесь ещё отцом. Всё некрашеное, неухоженное и уже совсем чужое.

А под этой скамейкой я в детстве хоронил воробьиных птенцов, которые почему-то очень редко вырастают в неволе. Выпавших из гнезда воробышков я подбирал около швейной фабрики на нашей же улице. Летом под черепичной крышей фабрики в воробьиных семьях подрастало голосистое потомство: самые нетерпеливые и балованные из птичьих подростков дочирикивали своё детство в траве или на