Евгений Мартынов. Белокрылый полёт - Юрий Григорьевич Мартынов

генам и Серёжке. Бегал он по залу, ходил по сцене, шастал за кулисами, общаясь с артистами, дивясь большущему барабану с колотушкой и изредка слыша в свой адрес дежурное: «Серёжа, играйся, только не балуйся!» Наконец, на сцену вышел репетировать свои песни папа. А вдоволь набегавшийся Серёня уже просто сидел в зале и устало наблюдал за происходящим вокруг.

Во время затянувшейся паузы, когда папа с дирижёром обсуждали какие-то исполнительские нюансы, в зале вдруг раздался высокий громкий голосок уставшего ждать сынишки:

– Папа! Ты иглаешься, да?!

– Играюсь, – засмеявшись, ответил в микрофон папа.

– Только смотли не балуйся! – наставил отца Серёжка, поддержанный смехом и аплодисментами оркестрантов, а также всех сидевших в зале слушателей.

…А тем временем, улыбаясь своим воспоминаниям, я прохожу мимо углового дома на улице Ленина (напротив гастронома «Донбасс»), где квартировался когда-то линейный суд, специализировавшийся на государственных преступлениях, и где Женя помог Ивану Кузьмичу вырулить дело из темноты на свет. Тут же, через дорогу, – красивое здание Артёмгеологии, где был в 50-е и 60-е годы хороший самодеятельный духовой оркестр, и в том оркестре на протяжении двадцати лет играл наш отец. А на месте нынешней бильярдной раньше стояла деревянная эстрада, и каждую субботу и воскресенье на ней выступали самодеятельные, а порой и профессиональные артисты. Именно здесь, на эстраде парка культуры и отдыха, я впервые увидел, как брат дирижирует. Ему, студенту 3-го курса, тогда было 18 лет, а мне – 9. Духовой оркестр музучилища давал открытый концерт, и мы с мамой пришли послушать и посмотреть. Помню, меня долго беспокоило то, что многие уже выступили, им вручили красивые букеты пионов, а Жени всё нет и нет: вдруг ему цветов не хватит!

Но вот ведущий объявляет:

– Увертюра к опере Лысенко «Тарас Бульба». Дирижирует Эдуард Мартынов.

– Почему Эдуард? – недоумённо спрашиваю я маму, вытягивая шею, чтобы получше разглядеть сцену и объявленного Эдуарда.

– Видно, ошиблись, – тихо отвечает мама. – Видишь, Женя вышел, давай послушаем…

Дома после концерта и успешного выступления брат объяснил причину появления на эстраде Эдуарда вместо Евгения:

– Другие имена-фамилии звучат со сцены более эффектно, гордо и громко, как у народных артистов: Марк, Лев, Давид, Артур!.. Да и в училище у нас: Лернер, Гляймер, Шульман!.. «Евгений Мартынов» как-то теряется и звучит неубедительно. Вот я и решил назваться Эдуардом – для солидности.

На что мама, недовольно вздохнув, ответила сыну своим традиционным нравоучением:

– Дурь бы хоть свою не выказывал! Восемнадцать лет уже! Поумнеть давно пора…

Городской парк культуры и отдыха 30 лет назад (в 60-е годы) был огорожен кирпичным забором со стальными решётками и выглядел совершенно иначе по сравнению со своим «правопреемником». До постройки «белого дома» артёмовского правительства исполком горсовета располагался тоже в парке – по соседству с кинотеатром «Летним», танцплощадкой, качелями и каруселями. Примечательно, что после выезда исполкома из парка вскоре исчезли с лица земли и его вышеназванные соседи, а сам парк был основательно реконструирован. Настолько основательно, что в новую парковую зону вошли церковь и церковное – а также немецкое – кладбище с «кладбищенской горой». В прежние годы эта гора зимой превращалась в место массовых саночно-лыжных «паломничеств» и не одному поколению артёмовцев-бахмутчан (до революции Артёмовск ещё с татарских времён назывался Бахмутом) дарила обилие острых ощущений и приятных воспоминаний. Приходили сюда и мы с братом кататься на санках, сделанных отцом. В памяти моей сохранилось и то, как на танцплощадке играл училищный джаз-ансамбль, а мы с мамой, стоя за железной загородкой, смотрели на Женю и слушали его «разливные» кларнетные и аккордеонные импровизации.

Сейчас на месте танцплощадки гордо расположилась железобетонная летняя эстрада, на которой довелось выступать уже не брату, а мне и новому поколению артёмовских артистов. Если зайти за летнюю эстраду и перелезть через кирпичный забор, попадёшь на центральный городской стадион «Металлург» – одно из действительно центральных мест города. Как раз таким образом (через забор), подобно нынешним мальчишкам, проникали на стадион и мы с братом. В наших «лужниках» проходили и проходят почти все крупные городские мероприятия и праздники, именно здесь летом выступали многие заезжие звёзды эстрады. И хоть на родном стадионе приходилось выступать и брату, и мне, самыми сокровенными воспоминаниями, связанными с этой ареной, остаются футбольные игры 60-х годов с участием местной команды «Цветмет», в составе которой играли любимцы артёмовских болельщиков: Костюха (11-й номер), Бардак (10-й номер), Рудя (девятка), Греческий зять (двойка), Грек (вратарь)… Очень популярен был и судья Чира – старший грек по отношению к двум предыдущим[18]. Заводская команда одно время сильно прогрессировала, выигрывала областные первенства, и болельщики даже надеялись, что вскоре «Цветмету» удастся прорваться в первую, а может, и в высшую лигу!.. Но пыл болельщиков однажды быстро охладила товарищеская игра с дублирующим составом донецкого «Шахтёра». В жаркое последнее воскресенье августа, когда в стране отмечался профессиональный праздник День шахтёра, весь стадион и мы с Женей болели за своих минут двадцать – до тех пор, пока счёт не стал 4:0 не в нашу пользу. Потом игра превратилась для всех в шутку и смех, а также демонстрацию эфемерности артёмовских надежд на высшую лигу, потому что класс игры ударного состава «Цветмета» был несопоставим даже с дублёрами «Шахтёра». Чему лучшим свидетельством стал окончательный счёт матча – 0:8!..

Начало осени. Начало учебного года. Мимо меня проходят молодые ребята с музыкальными инструментами в футлярах. Они, конечно же, направляются в музыкальное училище. Вот и я поворачиваю из парка на улицу Лермонтова и следую за ними. В течение десяти лет осень начиналась для меня с этого маршрута – сначала в музыкальную школу при училище, а затем в само училище. Четыре года ходил этим маршрутом и Женя. В наши времена занятия и в школе, и в училище начинались ровно в 8 часов утра, не так как теперь – в 9, 10, а то и 11. Являясь «совой» по своему психофизиологическому складу, я чем дальше, тем с большим трудом преодолеваю ранние подъёмы. А вот Женя, наоборот, любил «петь жаворонком». Он засветло приходил в училище, порой вообще до открытия сторожем дверей, и спускался в подвал, отведённый духовикам под «официальное место» для занятий. Женя приходил пораньше, чтобы успеть ещё и на фортепьяно позаниматься, и поимпровизировать, когда никто не мешает и не слышит. Но его игра и импровизации звучали всё уверенней и ярче и не могли быть неуслышанными. Тем более его педагогом по специальности, который однажды прямо сказал родителям об их сыне-третьекурснике:

– Вспомните когда-нибудь мои слова: Жене кларнета будет мало, его талант потребует многосторонней реализации.

Когда Женя заканчивал Донецкий музпединститут, директор училища Василий Иванович Орлов направил в ректорат института