О войне. Части 5-6 - Карл фон Клаузевиц

Еще вернее Бонапарт мог в 1813 г. прикрыть Париж, заняв позицию значительно в стороне, – скажем, за Бургундским каналом, – и оставив в Париже лишь несколько тысяч человек и многочисленную национальную гвардию. Никогда у союзников не хватило бы духу отправить против Парижа корпус в 50000-60000 человек, зная, что под Оксерам находится Бонапарт со 100000 человек. С другой стороны, никто не посоветовал бы союзным армиям, если бы последние находились в положении Бонапарта, покинуть дорогу, ведущую в столицу, если бы их противником был Бонапарт. При имевшемся перевесе сил он ни минуты не задумался бы над тем, чтобы пойти прямо на столицу. Столь различен конечный вывод даже при тождественных обстоятельствах, но при ином соотношении моральных сил.

К этому мы лишь добавим, что при таком боковом направлении столица или то место, которое желают этим путем вывести из игры, должны обладать во всяком случае известной способностью к сопротивлению, дабы любой летучий отряд не мог занять и наложить на них контрибуцию. А теперь мы пока оставим эту тему, так как в дальнейшем, при рассмотрении вопроса о плане войны, мы еще к ней вернемся.

Но мы должны остановиться еще на одной особенности в вопросе о направлении линий отступления, а именно – на внезапном повороте в сторону. После того, как русские все время, вплоть до Москвы, держались одного и того же направления, которое привело бы их к Владимиру, они затем покинули его, перейдя сначала на рязанское направление, а затем и на калужское. Если бы они оказались вынужденными продолжать свое отступление, то последнее могло бы легко продолжаться в этом направлении и привело бы их к Киеву, т. е. значительно приблизило бы их к неприятельской границе. Что французы, – даже если бы они в то время еще и сохраняли заметное превосходство над русскими, – не могли бы при этом удержать своей коммуникационной линии через Москву, ясно само собою; они должны были бы оставить не только Москву, но, по всей вероятности, и Смоленск, т. е. покинуть с таким трудом доставшееся им завоевание и удовольствоваться театром войны по западную сторону Березины.

Правда, при этом русская армия попала бы в то же самое невыгодное положение, в каком она могла очутиться, если бы сразу, с самого начала, взяла направление отступления на Киев, а именно – она оказалась бы отрезанной от главного ядра своего государства, но этот ущерб оказался бы уже теперь почти лишь воображаемым, ибо состояние, в котором пришла бы неприятельская армия к Киеву, если бы она не проделала перед тем кружного пути через Москву, было бы, конечно, совершенно иным.

Ясно, что такой поворот в сторону пути отступления, легко выполнимый при больших пространствах, доставляет значительные выгоды:

1) он лишает противника (наступающего) возможности сохранять прежние коммуникационные линии, устройство же новых представляет всегда значительные трудности; к этому присоединяется еще и то обстоятельство, что он будет изменять свое направление лишь постепенно, а следовательно, ему придется не один раз искать новых коммуникационных линий;

2) если благодаря этому обе стороны снова приближаются к границе, наступающий уже не прикрывает группировкой своих сил сделанные им завоевания и будет вынужден, по всей вероятности, от них отказаться.

Россия со своими огромными пространствами представляет такое государство, где две армии положительно могут играть друг с другом в кошки и мышки. Но и в странах с меньшей площадью такого рода повороты в сторону пути отступления возможны, если прочие обстоятельства тому благоприятствуют, о чем можно заключить лишь из рассмотрения всех условий данного конкретного случая.

Раз направление, в котором решено вовлечь неприятеля внутрь страны, установлено, то отсюда естественно следует, что наши главные силы должны отходить в этом направлении, ибо в противном случае и неприятель не двинул бы на это направление своих главных сил, а если бы он это и сделал, то мы не имели бы возможности поставить его в намеченные нами выше условия. При этом может возникнуть лишь один вопрос: следует ли держаться этого направления всеми силами или же выделить для отхода в сторону значительные части, чтобы осуществить таким образом свое отступление эксцентрически[151].

На этот вопрос мы должны ответить, что такая форма должна быть отвергнута:

1. Потому что таким путем силы разделяются, между тем как стягивание их к одному пункту составляет одно из главнейших затруднений для наступающего.

2. Потому что при этом на долю наступающего выпадают все выгоды, сопряженные с внутренними линиями; будучи более сосредоточен, чем мы, он приобретает больший перевес сил на отдельных пунктах. Правда, это превосходство, когда мы практикуем систему, заключающуюся прежде всего в постоянном уклонении, представляет меньше опасности; однако условия этого уклонения всегда требуют, чтобы мы представляли постоянную угрозу для противника и не позволили разбить себя по частям, что легко может иметь место. Дальнейшее непременное условие такого отступления заключается в том, чтобы постепенно достигнуть превосходства наших главных сил, дабы иметь возможность использовать это превосходство для решительного сражения; при раздроблении сил это оставалось бы под вопросом.

3. Потому что вообще концентрические действия против неприятеля не подобают слабейшей стороне.

4. Потому что при разъединенных силах обороняющегося исчезают многие невыгоды, присущие слабым сторонам наступающего.

Главными уязвимыми сторонами при далеком продвижении наступления являются длинные коммуникационные линии и обнаженные стратегические фланги. Эксцентрическая форма отступления принудит наступающего развернуть фронтом в сторону часть своих сил; эта часть, назначенная собственно лишь для нейтрализации противопоставленных ему вооруженных сил, одновременно выполнит и другую побочную задачу – прикроет часть коммуникационной линии.

Следовательно, с точки зрения только стратегического воздействия отступления эксцентрическая форма невыгодна; иногда же ее задача заключается в подготовке позднейшего воздействия на коммуникационную линию противника; по этому поводу мы отсылаем к сказанному нами в предыдущей главе.

Существует лишь одна цель, для достижения которой допустимо согласиться на эксцентрическую форму отступления, а именно – если посредством этой формы мы можем оградить такие области, которые иначе были бы заняты неприятелем.

Нетрудно в большинстве случаев наперед с достаточной достоверностью предвидеть, какие пространства справа и слева займет продвигающийся вперед противник; указаниями для этого являются сбор и направление его сил, положение его провинций, крепостей и пр. по отношению к нашим; занимать войсками те пространства, на которые он, вероятно, покушаться не будет, было бы опасной расточительностью сил.

Труднее, однако, предвидеть, будем ли мы в состоянии воспрепятствовать неприятелю занять те области, которые он, вероятно, захочет занять, развернув там известные силы; в этом вопросе многое зависит от интуиции.

Когда русские отступали в 1812 г., они оставили корпус в 30000 человек под начальством Тормасова на Волыни против австрийцев, которые должны были вторгнуться в эту область. Обширность этой области, разнообразие трудностей, представляемых местностью, отсутствие перевеса неприятельских сил, которые должны были начать здесь наступление, давали русским право надеяться, что они здесь одержат верх или, по крайней мере, удержатся недалеко от границы[152]. Это впоследствии могло принести значительные выгоды, на которых мы здесь не будем останавливаться; кроме того, было почти невозможно своевременно подтянуть эти войска к главным силам, даже если бы этого и захотели. По этим причинам с полным основанием решили оставить эти войска на Волыни, чтобы вести там свою обособленную войну. Но нельзя согласиться с тем, что, согласно плану, разработанному генералом Пфулем, только армия Барклая (80000 человек) должна была отойти к Дриссе, а армии Багратиона (40000 человек) было указано оставаться на правом фланге французов, чтобы затем атаковать их с тыла; с первого взгляда ясно, что армии Багратиона было бы невозможно удержаться в южной части Литвы в тылу находящихся поблизости главных сил французов; огромные подавляющие массы последних очень скоро уничтожили бы ее.

Само собою разумеется, что в интересах обороняющегося покинуть как можно меньше провинций на произвол наступающему, но это всегда остается второстепенной задачей; не менее ясно и то, что наступление становится тем труднее, чем меньше или, точнее, чем уже та полоса, пределами которой мы могли бы ограничить наступление неприятеля; но все это подчиняется непременному условию, чтобы это начинание имело вероятность успеха и чтобы оно не слишком ослабляло главные силы обороняющегося, ибо последние, главным образом, и должны дать окончательное решение, так как если неприятель начнет отступление, то это прежде всего будет обусловлено затруднениями, которые возникнут в его главных силах; с ними же более всего связывается и повышение потери физических и моральных сил.