Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

в улучшении средств обогащения, — с ликованием отмечали федералисты, — что их едва ли можно заставить прислушаться к любой политической теме, какой бы интересной она ни была». К концу 1795 года три десятка или более демократическо-республиканских обществ, возникших в 1793–1794 годах для поддержки республиканцев и противостояния федералистам, исчезли так же внезапно, как и возникли.

Отчасти исчезновение демократическо-республиканских обществ объясняется тем, что федералисты смогли возложить на них ответственность за восстание виски. В своём послании Конгрессу в ноябре 1794 года Вашингтон осудил «некоторые самостоятельно созданные общества» за разжигание мятежа. Ссылка президента заставила общества обороняться и спровоцировала дебаты в Конгрессе о праве ассоциаций влиять на народных представителей. Хотя такие общества могут быть необходимы в монархии, говорили федералисты, в республике, где есть множество выборных должностных лиц, они не нужны. Но в Америке, отвечали республиканцы, существуют всевозможные частные объединения людей. Баптисты и методисты, например, могут быть названы самосозданными обществами.

Никто не отрицал права людей на создание различных ассоциаций, — возражали федералисты. Вопрос заключался в том, что они делают с этими ассоциациями. «Частные объединения людей с целью развития искусств, наук, благотворительности и милосердия весьма похвальны», — заявлял Ной Уэбстер, но объединения, созданные для политических целей, были «опасны для хорошего правительства». Амбициозные и отчаянные граждане использовали Демократическо-республиканские общества для нападок на правительство с помощью клеветы и наговоров, что приводило к подрыву авторитета правительственных чиновников. «Граждане, — заявил Фишер Эймс, который произнёс самую мощную речь в Конгрессе против политических клубов, — таким образом, под влиянием клеветы и лжи презирают своё правительство и его министров, боятся и ненавидят его и всех, кто к нему причастен».

Федералисты в традиционной для XVIII века манере исходили из того, что ни одно свободное правительство не может долго существовать без уверенности народа в личном характере и респектабельности правящих чиновников; более того, они считали, что без их личного авторитета слабое национальное правительство вообще не смогло бы продержаться. Учитывая ожесточённость, с которой федералистов критиковали, многие из них, возможно, сомневались, достаточно ли у них самих характера и респектабельности, чтобы заслужить доверие народа. Но у них был козырь в виде непререкаемой репутации добродетели президента, и они разыгрывали его снова и снова с особой эффективностью.

Мэдисон считал, что видит, как федералисты используют популярность президента для «партийных выгод». «Игра, — объяснял он в письме Монро в декабре 1794 года, — заключалась в том, чтобы связать демократические общества с одиозным мятежом, связать республиканцев в Конгрессе с этими обществами, поставить президента якобы во главе другой партии, в оппозиции к обеим». Такие усилия, по его мнению, могли только подорвать популярность президента; более того, он считал, что упоминание Вашингтоном «некоторых тайных обществ» в послании к Конгрессу было «возможно, величайшей политической ошибкой его жизни». Но Мэдисон ещё не был готов напрямую критиковать президента или признать, что его собственные усилия от имени Республиканской партии также были «игрой». Политические партии в современном понимании всё ещё были неприемлемы для большинства американцев.

ИНОСТРАННАЯ ПОЛИТИКА В ЛЮБОМ СОВРЕМЕННОМ СМЫСЛЕ была невозможна. Поскольку и федералисты, и республиканцы горячо верили, что само существование Соединённых Штатов как независимой республики напрямую связано с конфликтом между Великобританией и революционной Францией, некоторые государственные чиновники в 1790-х годах были вынуждены вести себя крайне некорректно в дипломатии. Действительно, в эту эпоху революционных страстей и ненависти правильного и обычного дипломатического поведения от кого бы то ни было можно было ожидать слишком многого.

В 1789–1790 годах Александр Гамильтон вёл частные беседы с майором Джорджем Беквитом, который исполнял обязанности агента британского правительства в отсутствие постоянного министра. Он предположил, что Беквит, как секретарь казначейства, может быть лучшим каналом связи с администрацией, чем государственный секретарь. Далее он сказал британскому агенту, что «всегда предпочитал связь с вами, а не с какой-либо другой страной, мы думаем по-английски, у нас схожие предрассудки и пристрастия». Когда в 1791 году Джефферсон в качестве государственного секретаря встретил первого британского министра Джорджа Хэммонда с необычайно резкой враждебностью, Хэммонд обратился к министру финансов Гамильтону для обсуждения англо-американских дел.

Джефферсон и другие республиканские чиновники, разумеется, вели себя с Францией так же, как Гамильтон с Англией. Джефферсон ввёл в заблуждение французского министра Жене, заставив его думать, что Франция получит от правительства Соединённых Штатов больше поддержки, чем на самом деле готова была оказать. Но неуместность дипломатического поведения Джефферсона не шла ни в какое сравнение с поведением его соратников-виргинцев Эдмунда Рэндольфа и Джеймса Монро.

Государственный секретарь Рэндольф был недоволен влиянием Гамильтона в администрации и миссией Джея в Англии, и он передал своё недовольство преемнику Жене на посту французского министра Жозефу Фоше. Одна из депеш Фоше французскому правительству была перехвачена в море британским военным кораблём и летом 1795 года передана Оливеру Уолкотту, новому секретарю казначейства. В беседах с Рэндольфом Фоше рассказал, что некоторые члены правительства федералистов стремятся к абсолютной власти; он предположил, что они могли спровоцировать восстание виски как предлог для введения в заблуждение президента и придания энергии правительству. Что ещё хуже, Фоше продолжил, двусмысленно упомянув о тысячах долларов, которые Рэндольф запросил у Франции, — как оказалось, многие предположили, что речь идёт о взятке, но это было ошибочно.

Когда Вашингтон ознакомил Рэндольфа с письмом Фоше, госсекретарь немедленно подал в отставку, а затем потратил несколько месяцев на подготовку пространной «Виндикации», которая мало чем спасла его репутацию. Рэндольф не был виновен в измене, как утверждали некоторые высокопоставленные федералисты, такие как военный министр Тимоти Пикеринг, но он определённо был виновен в глупости и неподобающем поведении.

Джеймс Монро также был виновен в глупом поведении и ещё более пристрастной неосмотрительности в течение двух лет, с 1794 по 1796 год, когда он был министром во Франции. Он не скрывал своих симпатий к «стойкости, великодушию и героической доблести» французских войск, воюющих против Великобритании. Он всячески подрывал политику собственного правительства, полагая, как он неоднократно говорил французам, что интересы Соединённых Штатов совпадают с интересами братской республики. Он предложил Соединённым Штатам предоставить Франции заём в размере 5 миллионов долларов, уверенный, по его словам, что американский народ «с радостью примет налог, средства от которого будут направлены на помощь Французской республике». Монро продолжал выступать за военные действия против Великобритании и постоянно преуменьшал тот факт, что Джей находился в Англии, пытаясь избежать войны. Когда договор Джея был опубликован, Монро был настолько против него лично, что никогда не мог адекватно объяснить его французам от имени правительства, которое он представлял. Он