Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

торговый штат Союза не поддержал меры Мэдисона, заявил Эймс в Конгрессе. Нас просят «принять участие в соревновании по самоотречению. Ради чего?» В письме в январе 1794 года Эймс сообщал своему другу Кристоферу Гору о ходе дебатов и странности мышления республиканцев. «Положение дел явно изменилось, — сообщал он Гору. — Мэдисон и Ко. теперь утверждают, что политические несправедливости должны быть исправлены коммерческими ограничениями». Другими словами, «говоря простым языком», республиканцы «начали с рассказа об ограничениях и ущербе для нашей торговли». Когда это было «убедительно опровергнуто» и на них «надавили в поисках предлога», они заявили, «что мы будем вести войну не за нашу торговлю, а с ней; не для того, чтобы сделать нашу торговлю лучше, а для того, чтобы сделать её ничтожной, чтобы достичь нежных сторон нашего врага, которые не могут быть ранены никаким другим способом».

В своём ответе на аргументы федералистов Мэдисон смог лишь подчеркнуть огромную политическую опасность, которую представляла для зарождающейся республики чрезвычайная зависимость Америки от британской торговли и капитала. Эта зависимость, говорил он Конгрессу в январе 1794 года, создавала «влияние, которое может быть перенесено в общественные советы… и эффект, который в конечном итоге может последовать на наш вкус, наши манеры и саму форму правления». В глазах республиканцев революция против британской монархии была далека от завершения: спустя десятилетие после заключения мирного договора Англия и английские порядки всё ещё казались способными уничтожить молодую республику.

Действия британцев, безусловно, подтверждали республиканскую точку зрения о глубоком монархическом антагонизме по отношению к Соединённым Штатам. Не успели возобновиться дебаты по торговым ограничениям в марте 1794 года, как пришло известие о новой британской политике по захвату всех американских кораблей, торгующих с французской Вест-Индией. Мало того, что уже было захвачено более 250 американских кораблей и американские моряки подвергались жестокому обращению, так ещё и поползли слухи, что сэр Гай Карлетон, генерал-губернатор Канады, произнёс подстрекательскую речь, подстрекающую индейцев Северо-Запада против американцев.

В ответ Конгресс немедленно ввёл тридцатидневное эмбарго на все морские перевозки. Война с Британией казалась неизбежной. Даже многие федералисты были возмущены английским высокомерием; сам Гамильтон был готов сражаться, если это потребуется. «Быть в состоянии защитить себя и досадить любому, кто может на нас напасть, — сказал он президенту, — будет лучшим способом обеспечить наш мир».

Подход федералистов к кризису в отношениях с Великобританией заключался в том, чтобы вооружиться для подготовки к войне и одновременно попытаться договориться о мире. Эта политика вытекала из их базового понимания мира и роли Соединённых Штатов в нём. Гамильтон и большинство федералистов никогда не принимали предпосылки самого утопического республиканского мышления — что после устранения европейских монархий и установления республик во всём мире воцарится мир и свободная торговля. Гамильтон видел мир состоящим из конкурирующих национальных государств, причём республики были не более миролюбивы, чем монархии. Источники войны, по его мнению, кроются не в потребностях систем финансирования, бюрократии и постоянных армий, как полагали республиканцы; они кроются в естественных амбициях и алчности всех человеческих существ. «Семена войны, — писал он в 1795 году, — густо посеяны в человеческой груди». Хотя в таком враждебном мире торговля, по общему признанию, оказывала «смягчающее и гуманизирующее влияние», единственным реальным способом для нации гарантировать мир была подготовка к войне.

К сожалению, говорил Гамильтон, Соединённые Штаты, хотя и растут, ещё недостаточно сильны, чтобы заявить о себе как о равном в международных делах. Но дайте стране время, возможно, сорок или пятьдесят лет, и она станет такой же могущественной, как любая другая страна в мире. Пока же Соединённым Штатам необходимо было поддерживать свой кредит и процветание за счёт торговли с Великобританией. Когда весной 1794 года действия Великобритании поставили под угрозу эти отношения, федералисты приготовились к войне, но, осознавая слабость Америки, надеялись на переговоры.

Федералисты предлагали собрать от пятнадцати до двадцати тысяч солдат, укрепить оборону гаваней и создать военно-морские силы. Республиканцы выступили против этих военных мер, которые казались частью заговора федералистов по укреплению исполнительной власти за счёт свободы народа. Разве не предупреждал Мэдисон в своём эссе «Гельвидий», что война — это «истинная кормилица исполнительной власти»? «На войне, — говорил он, — открываются государственные сокровища, и именно исполнительная власть должна их раздавать. Во время войны умножаются почести и вознаграждения, которыми пользуются чиновники, и именно исполнительная власть оказывает им покровительство. Наконец, именно на войне собираются лавры, и именно исполнительная власть должна их окружать».

Страх перед тем, как война может изменить республиканское правительство, был основой мышления республиканцев. Джеймс Монро считал, что военные меры федералистов были направлены на создание военного истеблишмента, который подавил бы республиканскую оппозицию правительству, и поэтому представляли собой гораздо большую опасность для общественной свободы, «чем любая угроза, исходящая сейчас от Британии». Если Америке приходилось воевать, республиканцы предпочитали делать это с помощью каперов и ополчения.

Новость о том, что Великобритания изменила свою политику и прекратила массовый захват американских судов в Вест-Индии, ослабила кризис и дала федералистам возможность попробовать провести переговоры. Вашингтон воспользовался очевидным изменением британской позиции и назначил верховного судью Джона Джея специальным посланником в Великобритании, чтобы предотвратить войну. Это был один из самых смелых поступков Вашингтона на посту президента.

Республиканцы были возмущены назначением Джея и возможностью заключения договора путём переговоров. Они считали, что федералисты замышляют опровергнуть народную волю Палаты представителей, используя договорные полномочия президента и Сената для урегулирования британского кризиса. Но они предсказывали, что федералистам не удастся избежать этой уловки. Не только «демократические общества… начали открывать свои батареи по этому поводу», но, как сказал Мэдисон Джефферсону 11 мая 1794 года, большинство американцев также были в ярости. По его словам, реакция на назначение Джея стала «самым сильным ударом, который когда-либо наносила популярность президента».

Однако спустя всего две недели Мэдисон стонал Джефферсону, ушедшему в отставку с поста государственного секретаря в конце 1793 года, что все попытки республиканцев напасть на Британию «через её торговлю» потерпели поражение и что политика президента «молить о мире и, в условиях неуверенности в успехе, готовиться к войне с помощью налогов и войск» принесла свои плоды. На самом деле Мэдисон теперь яснее, чем когда-либо прежде, видел, что президентство является главным источником правительственной власти. «Влияние исполнительной власти на события, её использование и общественное доверие к президенту, — говорил он Джефферсону, — перекрывают все усилия республиканцев». Все его коллеги-республиканцы в Конгрессе были озадачены и встревожены.

Вспыхнувшее летом 1794 года восстание виски только усугубило опасения республиканцев по поводу усиления исполнительной власти. По