Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

распутного, бесстрастного, похотливого, надоедливого. Между восходом и заходом солнца я поочередно желал обнять ее, удавить, плакать, смеяться, бежать, хвастаться ею, скрывать ее, принести себя в жертву.

Увы, мне все же пришлось решиться на расставание с ней: я должен был познакомиться со строителями пирог. Со мной пойдут несколько выносливых односельчан. Десять дней пути туда, пребывание в деревне мастеров, десять дней назад – я буду отсутствовать с месяц.

Утром в день моего отбытия Нура заболела. Бледная, страдающая мигренью, с потухшим взглядом и поблекшей кожей, она, не покидая нашего ложа, вяло уступила мне свое запястье. Я поцеловал ее маленькую раскаленную ладонь, хрупкий предмет, инертность которого означала, что я не смогу больше им пользоваться.

– Спеши, любимый. Поступай, как считаешь нужным. Я постараюсь выздороветь.

Она пребывала в двух ипостасях: одобряя решение вождя и напутствуя его перед экспедицией, она одновременно изобличала мужа, виновного в том, что покидает прикованную к постели жену.

Я уже переступал порог нашего дома, когда был остановлен Мамой; лицо ее побагровело.

– Если ты согласишься, ты мне больше не сын!

Широко расставив ноги, она встала в дверях и преградила мне путь.

Раскрасневшаяся, с выпученными глазами и исказившимся от гнева ртом, она сотрясалась от злости – и была еще прекрасней, чем всегда.

– Ты о чем?

– Буду тебе очень признательна, если ты пошлешь его подальше.

– О ком ты?

– О Бараке. Он хочет идти с тобой.

Дядюшка ничего подобного мне не предлагал. Во всяком случае, пока. Неужто он и впрямь собирался усилить группу своим присутствием?

Мама завопила:

– Откажи ему! Иначе…

Она погрозила мне пальцем, предрекая уж не знаю какую кару, и, гневно сдвинув брови, произнесла:

– Прокляну!

Я подошел к ней, чтобы успокоить. Она подумала, что я пытаюсь как-то улестить и переубедить ее, и резко запротестовала:

– Куда-то идти, скитаться, охотиться, сражаться – он не в том состоянии. Нет, он не в состоянии…

Я сдержал улыбку: судя по доносившимся по ночам до моих ушей крикам, дядюшка чувствует себя превосходно. Я боролся с желанием возразить Маме, уточнив, что это, скорее, она не в состоянии… лишиться его.

Моя усмешка от нее не ускользнула. Она мгновенно сменила регистр, перейдя на сентиментальный тон:

– Пойми, Ноам, я всю жизнь его ждала, он вернулся, я его выходила – и вот на тебе, при первой возможности он, подпрыгивая на одной ножке, уходит от меня.

Позади нее раздалось:

– Я не ухожу от тебя, Елена, – я защищаю своего племянника.

Услышав суровый, властный, глухой голос Барака, она нахмурилась и заметно разволновалась. Когда исполин приблизился, Мама заставила себя сохранить свою агрессивность:

– Ноам прекрасно умеет сам защищаться!

– А я прекрасно умею защищать его. Что скажешь, племянник?

Ясное лицо, горящий взор – Барак был в великолепной форме и уже экипировался для экспедиции. Он вырядился в шкуры, обвешался котомками и, мускулистый и ко всему готовый, держался прямо – незаметно было, что у него недостает одной ноги, которую заменял протез из оленьей кости.

Обхватив широкой ладонью шею Елены, он нежно привлек ее к себе и стал тыкаться губами ей в плечо:

– Елена, душа моя, позволь мне любить Ноама. Я не просто без ума от твоего сына, но дорожу им как своим собственным.

– Нашим? – подсказала зачарованная Елена.

Не в силах сдержать на людях своих порывов, они принялись жадно целоваться.

Елена и Барак высказали то, о чем я уже долгое время смутно догадывался: я был тем ребенком, которого они мечтали бы произвести на свет, а потому превратился в их общего сына. Отцовства Панноама для них словно бы не существовало.

Когда они разомкнули объятия, я поблагодарил Барака:

– Спасибо, дядюшка, что вызвался сопровождать меня.

Мама прекратила сопротивляться и укоризненно, хотя и с довольно томным выражением взглянула на Барака:

– Выходит, я никак не влияю на твои решения?

– Ты влияешь на мои поступки: я буду рваться к тебе.

Она горделиво заквохтала, стараясь под притворным ворчанием скрыть свою радость, а потом обратилась ко мне:

– Береги его, Ноам. Он уже не так молод.

– Шалунья, ты бы предпочла юнца? – осведомился он, поглаживая ее по спине.

Жаждущая его ласки, она не возразила.

– Мама, пожалуйста, позаботься о Нуре. Она плохо себя чувствует.

– Ну конечно! – воскликнула Мама.

– Что «конечно»? «Конечно, ты о ней позаботишься»? Или «конечно, она плохо себя чувствует»?

Мама усмехнулась:

– В таком порядке: конечно, она плохо себя чувствует, и конечно, я о ней позабочусь. Вот в чем разница между молодой женщиной и зрелой, мой мальчик: молодая заболевает, зрелая злится – она себя бережет… В силу возраста и опыта мы протестуем, не рискуя своим здоровьем.

* * *

Мы брели вдоль берегов Озера.

Едва заметная тропа, которую проторили торговцы, ремесленники и даже скотоводы, тянувшиеся на нашу ярмарку, местами исчезала под слоем воды. Неоднократно, когда затопление проникало слишком далеко в долину, нам приходилось делать крюк; зато обрывистые и каменистые части гораздо меньше страдали от паводка.

Размокшая, вязкая и блестящая почва даже на расстоянии от берегов затрудняла движение: мы то скользили, то утопали по щиколотки, то не могли оторвать от земли безнадежно отяжелевшую от грязи и разбухшую от воды обувь.

Несколько подавленный, с щемящей тревогой на сердце и пересохшим горлом, я не испытывал того восторга путешественника, не слышал того зова неведомого, что бодрят, придают сил, наполняют легкие и наделяют ликованием, заставляющим забыть про усилия; мои ноги с трудом волокли лишенное всех желаний вялое и измученное тело.

Барак похлопал меня по плечу. Он тоже выглядел довольно уныло.

– Теперь уйти из деревни для нас чистая пытка.

– Я чувствую себя побитой собакой.

– Отныне наша жизнь там, возле них.

Золотые слова. Наш мир изменился: у него появился центр: для Барака им стала Елена, для меня – Нура. И блеклые тоскливые окраины угнетали нас. Уйти означало принять тягостную муку изгнания.

– Когда любишь, ты уже не свободен, – вздохнул Барак. – Что дороже? Любовь или свобода?

Отвечая самому себе, он улыбнулся:

– Несомненно, любовь! Я долго пользовался свободой и даже злоупотреблял, но теперь пресытился! Полная свобода, но ради чего? Клеймо неудачника, недуг одиночки, трудности жалкого бедолаги – вот что такое эта свобода! Я думаю только о том, чтобы лететь к Елене, сделать ее счастливой, наслаждаться ее присутствием и ее радостью.

– Каждый день я все больше негодую на Панноама. Украв у нас Елену и Нуру, он украл у нас счастье. Почему я был столь глуп, чтобы это терпеть?

– А я? – прогремел Барак. – Мой брат обладал лишь одним превосходством: умел убедить, что