У последней черты - Дмитрий Ромов

— Потанцуй!

А сам поворачиваюсь к Наташке. Но её уже нет на месте. Её увлекают деревенского вида девушка и парень и тащат по направлению к выходу. С ними ещё несколько человек. И староста. Наверное, это их дурацкая университетская делегация, пришедшая вкусить запретных плодов столичного андеграунда…

Сзади вдруг взвывает гитара, публика реагирует гулом и криками, «Лестница в небо», не доиграв обрывается, всё приходит в движение, а навстречу мне бросается толпа. Я продираюсь через неё. Какора раздвигает тела, как ледокол, а Семён прикрывает тыл.

Мы выскакиваем в прихожую. Тут тоже много людей, но Наташки среди них нет. Твою дивизию. Куда она делась так быстро? Я пробегаю по всей квартире, заглядывая во все прекрасные комнаты, включая туалетные. Уже ушли…

Снова возвращаюсь в главный зал. Возможно мы просто разминулись. А если нет… если нет, то это, собственно весьма красноречивый ответ и тогда стоит лишь вкатить ещё пару кубиков воображаемой анестезии в замороженную часть головы.

— Ты чего мечешься? — попадается мне Злобин.

— Наташку потерял, — говорю я. — Только что здесь была.

— Наташку? — делано удивляется он.

— Ой, да ладно, вы ж её видели в библиотеке.

— Но с тех пор больше не видел, — отвечает он и крякает.

— Понятно. А Ева где?

— Она с этим орденом на груди привлекает внимание, между прочим.

— Егор! Ну, ты где?

Ко мне пробирается Галя.

— Слушай, здесь совершенно невозможно разговаривать. Можешь завтра организовать мне встречу с этой Евой? Давайте поужинаем где-нибудь в хорошем месте? Я Юру возьму.

— Она… — я начинаю говорить, что она завтра уезжает, но понимаю, что сейчас это совсем неважно. — Э-э-э… Ладно, я попробую. Я с ней, вообще-то не слишком близко знаком. Галя, ты Наташку не видела сейчас?

— Наташку? — повторяет она. — Твою?

Это «твою», как пила вгрызается в мозг.

— Ты как себя чувствуешь, Егор? Какой-то ты… будто не в себе.

— Галя… — я делаю глубокий-преглубокий вдох и, выдохнув, широко улыбаюсь. — Я в себе. Видишь, всё хорошо.

— Ну ладно. Я тоже Борю потеряла в этой толпе. Найдётся она, наверняка здесь где-то.

— Я поищу, — говорю я и снова ныряю в толпу, оставляя Галину с Де Ниро.

Пройдя туда и обратно, убедившись, что Наташки нигде нет, замечаю комод, с подносом, на котором стоят хрустальные рюмашки и несколько бутылок «коньяка» моего производства. Что же, видеть плоды рук своих всегда радостно. Я подхожу и налив полный стопарик, опрокидываю его в себя.

— Хороший, да молодой человек? — заговорщицки улыбается седой, чуть растрёпанный джентльмен со сбившимся шейным платком.

Кажется, он здесь уже давненько стоит. Для поддержания компании я выпиваю с ним ещё рюмашечку, закидываю в рот дольку лимона и двигаю дальше. Натыкаюсь на Еву и Толика.

— О, привет, старичок! — подмигивает он.

— Привет, старичок, — отвечаю я, переходя на новый этап плавания.

Пожалуй, стоило бы уехать домой, но мне внезапно хочется потусить.

— Вы, знаете, — говорю я, кивая на выкладывающихся и выглядящих совершенно нетрезвыми музыкантов, — что это никакой не «Фаэтон»? Это «Аукцыон».

— Нет, — возражает Анатоль. — Ты ошибаешься. Я их лично знаю.

— Кто ж их не знает, пусть и не особо лично, — улыбаюсь я. — Вот это Гаркуша, это Фёдоров, это вот Озерский. Смотри-ка пацаны ещё совсем.

— А ты бы хотел, чтоб они старцами оказались? — смеётся Анатоль.

— Толик, я сегодня на работу не приду, — подмигиваю ему я. — Ты Ирке скажи, что я беру день офф. Пусть не звонит, телефон будет выключен.

— День офф, — хмыкает Ева. — Что за англицизмы?

— Ева, а ты точно не можешь Гале продать свою брошь?

— А ты что с Галиной знаком? — спрашивает Толик. — Я видел, как вы разговаривали.

— А что это за Галина такая? — удивляется она.

— Ты что! Это же, — начинает объяснять мой товарищ, но я не дослушиваю и выхожу к музыкантам.

Они как раз заканчивают очередной номер. Бухие, полуголые, необычные, шокирующие. Публика одаривает их жидкими аплодисментами, смехом и восторженным «браво». Полное разномыслие.

— Ребята, — говорю я в микрофон. — Слушайте. Я хочу вам подарить вашу же песню. Вы её сами написали, только ещё не знаете об этом.

Люди хохочут, а будущий «Аукцыон» воспринимает меня, как такого же фрика, как и они сами.

— Лёнь, дай гитару.

— Ну на, — смеётся он.

Я провожу по струнам. Из динамиков туго стреляет электрический звук.

— Это вам не «лестница в небо». «Дорога». Слова Дмитрия Озерского, музыка Леонида Фёдорова. Школа игры «пьяный мастер».

На меня обрушиваются аплодисменты. Эту песню я умею. Я её раньше играл. В прошлой жизни. Одну из немногих.

— Давайте, ребят, подыгрывайте.

Я начинаю. Уверенно бью по струнам, задавая ритм. Барабанщик подхватывает и Гаркуша тоже. У него в руках трещотка. Лёня берёт акустическую гитару и, глядя на то что делаю я, тоже начинает играть. Несколько раз мы проигрываем весь квадрат, усваивая ритм и я начинаю: пим-пим-пим-пи-и-и-м пим-пим пим-пим-пим…

А потом:

Я сам себе и небо, и Луна

Голая, довольная Луна

Долгая дорога, да и то не моя

За мною зажигали города

Глупые чужие города

Там меня любили, только это не я

Вот это да, получается, народ таращится, а пацанам вштыривает, подключается клавишник и…

Я сам себе и небо, и Луна

Голая, довольная Луна

Долгая дорога бескайфовая…

Я ловлю драйв, а чуваки охреневают и включаются, будто они уже давным-давно написали эти слова и эти ноты, и прочувствовали эти смыслы, а может быть не смыслы, а бессмысленность…

Я доигрываю и Лёня забирает у меня гитару.

— Ещё раз! — картавит он и уже сам, начинает играть, то, к чему придёт когда-нибудь потом. — Не уходи, давай, пой!

Я сам себе и небо, и Луна

Голая, довольная Луна

Долгая дорога, да и то не моя

Ну, я и пою, и они поют, и все поют. И это как-то странно, неестественно и сказочно. И слова, и музыка льются, изливаются из меня, как потоки млечного пути, образуя этот мир, очерченный стенами московской квартиры на четвёртом этаже. И мыслей нет, а на сердце становится удивительно покойно…

Я сам себе и небо, и Луна

Голая, довольная Луна

Долгая дорога бескайфовая…

И снова…

Я сам себе и небо, и Луна

Голая, довольная Луна

Долгая дорога бескайфовая…

И вдруг весь этот кайф, хипарство, братская любовь и всепрощение рассыпаются, как карточный домик. Мутный худощавый мужичонка что-то говорит Еве, наступает на неё, а никто и