У последней черты - Дмитрий Ромов

Просто, похоже, мы только что поняли, жизнь прекрасна, даже когда кажется, что всё пропало. Идёмте, Леонид Юрьевич.

Да, жизнь прекрасна, правда я чувствую, что в голове у меня есть замороженный, словно получивший прямую анестезирующую инъекцию, участок. Причём не тот, куда мне сегодня прилетело, а другой, в котором оказывается замурованной Наташка. Иногда она пытается вырваться оттуда и заполнить собой весь мозг. Она стучит и старается разломать ледяную полупрозрачную стену, которой я её огородил.

Но мне удаётся не замечать её, и тогда становится проще. Не замечать, не думать, не пытаться анализировать или разбираться. Потом, может быть. Но точно не сейчас. Сейчас и так норм. Подумаешь, онемевший и ничего не чувствующий кусок мозга.

Мы выходим с кухни и идём по длинному коридору. Он приводит нас в просторную комнату, где толпится куча народу. Как они здесь только помещаются… И что останется от паркета… Вот, правильно, лучше думать о паркете…

Публика весьма разнородная. Здесь и ребята, похожие на хиппи, вроде того парня, что открывал дверь. Есть и ковбои в кожаных куртках, джинсах и ботинках на высоких скошенных каблуках. А есть и вот такие, вроде нас, франты в костюмах и девушки, элегантные, как Ева с охрененно дорогой бриллиантовой брошью на груди.

А бриллиантов на вечеринке, надо сказать, немало, потому что тут оказываются Боря Буряце и Галя. Блеск их алмазов, затмевает небосвод даже воображаемый, обещанный чеховскому дяде Ване.

Всё происходящее кажется весьма и весьма странным в этом классическом интерьере, под высоким потолком с лепниной и между картинами в толстых золочёных рамах. Я непроизвольно начинаю крутить головой в поисках Наташки, но тут же говорю себе прекратить. Какого хрена! Я сам вернул ей все её обещания. И вообще, я здесь по делу, значит надо делать дело.

Правда делать дело мне совсем не хочется, потому что и к Еве, и к Толику я отношусь хорошо и заставлять их спариваться, чтобы Ева не выскользнула из наших цепких лап, мне уже не хочется. Да, собственно, и не особо хотелось с самого начала.

— Егор! — кричит Галя. — Егор!

— Галина! Какая радость.

— Ты как здесь оказался? — обнимает она меня.

Уже хорошенько накатила.

— Сердце, Галя, меня привело сердце, оно настроено на твою волну.

Она смеётся и треплет меня по щеке:

— Лгунишка! Сам с девицей, а туда… же…

Она вдруг прекращает смеяться и впивается взглядом в брошь.

— Это Ева, — говорю я. — Она немка из Франкфурта. А это Галина, она из Москвы. А это Борис. Он тоже из Москвы, а ещё он артист Большого театра.

— Да вы что! — восхищается Ева.

Галя тоже восхищается, и Боря восхищается. Брошью.

— Какая у вас брошь потрясающая, — говорит Галя и переглядывается с Борей. — Я прошу прощения, я коллекционирую… э-э-э… такие прекрасные вещи. Когда вы её приобрели?

— Вчера, — улыбается Ева.

— Да?

Глаз у Бори едва заметно дёргается.

— Надо же, — качает головой Галя. — У моей хорошей приятельницы была точно такая же…

Бурбонская лилия. Была да сплыла, куда неизвестно, хотя версии имеются, конечно же. Насколько мне известно, Галя очень хотела её заполучить, но Толстая ей не продала. Но это же не она, не та брошь. Её бы не выпустили с лубянки, брошь то есть. Хотя, точно не знаю…

— Она не настоящая, — улыбается Ева. — Просто красивая вещица, не имеющая цены.

— Да? — прищуривается Галина. — А я могу предложить за вещицу не имеющую цены, хорошую цену.

— Простите меня, Галина, — виновато улыбается Ева. — Но она очень дорога мне. Это память.

Ух-ты… Что это здесь происходит такое…

— Я не смогу её продать. Егор, потанцуешь со мной? Я приглашаю.

Разумеется, как не потанцевать, если девушка приглашает. Я делаю Гале «страшные» глаза, пытаясь передать мысль, что не нужна ей эта брошь, но она сейчас не в состоянии считывать никаких знаков, кроме сияния бриллиантов. Впрочем, здесь, в полумраке никакого особого сияния и не видать.

— Обожаю эту песню, — улыбается Ева. — Тебе нравится «Лед Зеппелин»? Это же «Лестница в небо».

— Да, — пожимаю я плечами, — нравится.

— Мне очень нравится, — шепчет она и это выходит как-то слишком интимно.

Кроме нас ещё несколько пар начинают танцевать. Ева прижимается ко мне и мы медленно качаемся на волнах немного дребезжащих поначалу звуков.

— Ты знаешь, здесь очень многозначительные слова с философским смыслом, — шепчет она.

— Серьёзно? — удивляюсь я. — А мне всегда казалось, что это наркоманская бессмыслица.

— Что? — она отклоняется, словно пытаясь рассмотреть меня и начинает смеяться.

Смеётся она низким, волнующим и красивым смехом… Впрочем, не таким красивым, как у Наташки.

— Нет, — смеётся Ева, — ты надо мной подшучиваешь. Ты не можешь так думать на полном серьёзе.

— Ты слышала стихи Анатоля? — совершенно серьёзно, без намёка на улыбку спрашиваю я. — Вот настоящая поэзия, а это что? Чепуха сплошная, уо-у-о-у-о-у-о…

Музыка заставляет сердце сжиматься и ныть, и кровоточить, твою дивизию… Алё, дяденька, тебе лет-то сколько! И в этот совсем неподходящий момент я встречаюсь взглядом с ней. С Наташкой…

Она стоит в группке из нескольких человек, не особо вписывающихся в тусовку. Нет, сама она выглядит здесь очень даже органично. Джинсы, заправленные в невысокие казачки, длинные ножки, попка, водолазка, джинсовая курточка, губки, глазки, волосы вон какие отросли. Мечта. Конфетка…

Она встречается со мной взглядом и будто вспыхивает, и подаётся вперёд, и мне даже кажется, что на её лице отражается восхищение и искренняя детская радость…

Но притворитесь! Этот взгляд

Всё может выразить так чудно!

Ах, обмануть меня не трудно!..

Я сам обманываться рад!

Но только… но только, она у меня вот здесь — я даже прикасаюсь к своей голове — вот здесь, в этой замороженной части. Она пытается пробить лёд и вырваться оттуда, но я… нет, я не поддаюсь, мне нельзя поддаваться…

Староста, сука, что-то нашёптывает ей на ухо, она даже вроде как нетерпеливо дёргает головой, отстраняясь, отчего волосы спадают ей на лицо и она убирает их рукой. Да только я уже заточил её в ледяной плен в своей голове и не дам ей просто так вырваться. Потому что… потому что это очень… в общем, не дам и всё… Это довольно болезненно…

Я скольжу по ней пустым бесчувственным взглядом, и она снова дёргает головой, будто получив удар плёткой по спине. Блин, наверное, у меня от недосыпа крыша едет. Что за глупость, в конце концов. Бред. Сейчас, я подойду к ней и всё это закончится.

Я останавливаюсь, не обращая внимания на удивление Евы, беру под локоть, оказавшегося рядом Толика и тяну к себе. Молча