Агнесса из Сорренто - Гарриет Бичер-Стоу

подвергает себя опасности, продолжая подчинять своей беспрекословной духовной власти ту, одно слово которой способно привести его в смятение и лишить воли, что он постоянно предается соблазну, который в приступе некоего нравственного ослепления, помрачения рассудка и торжества греха может толкнуть его на ужасное, чудовищное святотатство, и он вновь ощутил тот безумный, безудержный внутренний бунт всех чувств, который так измучил его до ухода из монастыря.

Намерение Агнессы представилось ему компромиссом. Паломничество разлучит ее с ним всего на несколько месяцев, она отправится в странствие, следуя его руководству и наставлениям, и в ее отсутствие он постепенно вновь обретет покой и самообладание. Ее паломничество к святым местам самым уместным и благопристойным образом подготовит ее к торжественной церемонии заключения того брака, который навеки разорвет для нее все земные узы и сделает ее неуязвимой для земной любви. Поэтому, помолчав, он ответил:

– Дочь моя, я одобряю твое намерение. Подобные паломничества церковь всегда полагала достойными деяниями и особо благословляла их.

– Отец мой, – промолвила Агнесса, – я с детства всем сердцем стремилась сделаться Христовой невестой, но моя бабушка, которая воспитала меня и которой я обязана повиноваться с дочерним послушанием, строго-настрого запретила мне: она даже слышать об этом не хочет. Вот только в прошлый понедельник она сказала мне, что уж лучше бы я вонзила кинжал ей в сердце, чем говорила с ней об этом.

– А ты, дочь моя, неужели ты ставишь чувства к земному другу превыше любви к нашему Господу и Создателю Иисусу Христу, который отдал за тебя жизнь? Вспомни, что говорил Он: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня»[84].

– Но у моей бедной бабушки, кроме меня, нет никого на свете, и она ни одной ночи не проспала без меня; она стареет, а она всю жизнь трудилась ради меня – ей будет тяжело навсегда со мною расстаться.

– Ах, лживое дитя, зачем ты ищешь себе оправдания! Так неужели же Господь не трудился и не страдал ради тебя, не заботился о тебе всю твою жизнь? И неужели ты теперь ставишь любовь к смертному превыше любви к Нему?

– Все так, – отвечала Агнесса с очаровательной убежденностью, – но Господь мой не нуждается так во мне, как моя бабушка. Он пребывает во славе, и Ему не грозит старость и дряхлость. Я не могу трудиться ради Него и ухаживать за Ним так же, как за ней. Пока очертания моей судьбы скрыты от меня; но когда бабушки не станет или если святые подвигнут ее дать согласие, я буду принадлежать одному лишь Господу.

– Дочь моя, твои слова не лишены смысла, и если Господь примет тебя, то склонит сердце ее смириться с твоим выбором. Она отправится вместе с тобой в паломничество?

– Я молилась, чтобы она пошла со мной, отец мой, чтобы душа ее пробудилась, ибо я опасаюсь, что любовь ко мне ослепила мою бабушку: она слишком озабочена моим земным благополучием и пренебрегает попечением о собственной душе, бедняжка!

– Что ж, дитя, тогда я велю ей отправиться в паломничество в качестве покаяния.

– Недавно я нанесла ей тяжкую обиду, отказавшись выходить за человека, которого она выбрала мне в мужья, и потому она сейчас не прислушивается ко мне так, как раньше.

– Ты правильно поступила, отказавшись вступать в брак, дочь моя. Я поговорю с ней об этом и объясню ей, сколь великий грех совершает тот, кто препятствует святому призванию души, избранной Господом, и велю ей искупить вину, сопроводив тебя в паломничестве.

Агнесса удалилась из исповедальни, даже не взглянув в лицо своему духовному наставнику, который, сидя внутри кабины, с упоением внимал шороху ее платья, раздавшемуся, когда она поднялась с колен, и тихому звуку ее удаляющихся шагов, и молился о ниспослании благодати сдержаться и не посмотреть ей вслед, и сумел совладать с собою, хотя ему казалось, будто жизнь покидает его вместе с его духовным чадом.

Агнесса быстро обошла придел и направилась в маленькую боковую часовню, где всегда следила за неугасимой лампадой перед образом святой Агнессы, и, преклонив колени, произнесла:

– Ах, милая святая Агнесса, сжалься надо мною! Я бедная, невежественная девица и была введена в тяжкий грех, хотя и против своей воли. Я изо всех сил старалась поступать достойно; помолись за меня, дабы я, как и ты, преодолела все соблазны. Попроси доброго нашего Господа отпустить тебя со мною в это паломничество и избавь нас от всех злодеев и нечестивцев, что жаждут причинить нам зло. Попроси Господа уберечь меня от греха, подобно тому как уберег Он твое тело и душу в тягчайших испытаниях, сохранив их в чистоте, словно лилию! Я люблю тебя всем сердцем, взгляни на меня, веди меня!

В те дни подобные обращения верующих к прославленным святым были приняты в Христианской церкви. Они не причислялись к церковным обрядам, как не считается церковным обрядом сходное доверительное признание любимому и уважаемому другу, еще пребывающему в посюстороннем мире. Среди гимнов, сочиненных Савонаролой, есть один, обращенный к Марии Магдалине, которую почитал он особо пылко и ревностно. Великая истина, заключающаяся в том, что Бог не есть Бог мертвых, но живых[85], что все живы для Него, в те дни представлялась искренне верующим непреложной и являлась краеугольным камнем их религиозного сознания. По мнению верующих, святые Церкви Торжествующей, слившиеся с Христом, подобно тому как слился Он с Отцом Своим[86], были наделены частью его Божественной природы и могли выступать заботливыми, попечительными посредниками, через которых осуществлялась Его власть на земле, и точно так же, по мнению верующих, благочестивому сердцу под силу было привлечь их излиянием своей искренней преданности, и потому святые часто сопровождали своего подопечного в обыденной жизни, словно окружая его облаком целительной, уберегающей от зла благости.

Если религиозный восторг, вызываемый этими невидимыми друзьями, принял преувеличенные формы и нашел воплощение в славословиях, которые пристали одному лишь Богу, то в подобном чрезмерном почитании можно увидеть всего-навсего свойственный пылкой итальянской натуре энтузиазм, душевный подъем, порождаемый видимыми предметами любви. Итальянцы всегда склонны превращать любовь в религиозное поклонение, а экзальтированные поэтические хвалы, которыми осыпали своих земных возлюбленных стихотворцы, обретают подчеркнутую силу и глубину, по праву положенные лишь Единственной, Абсолютной, Вечной Красоте. Даже сочинения Цицерона свидетельствуют о том, что эта страстная, граничащая с религиозным поклонением любовь – отнюдь не отличительная особенность нынешнего времени. Потеряв дочь, которую безгранично обожал, он не находит себе иного утешения, кроме как воздвигнуть храм, посвященный ее памяти, и тем самым едва ли не обожествить ее, подобно тому как ныне это