Агнесса из Сорренто - Гарриет Бичер-Стоу

бездной. Так вперед же! Без колебаний! И я отвернусь от всего, что было мне дорого и что я мнил прекрасным, как сейчас отворачиваюсь от этого изумительного пейзажа!»

Он поднялся и начал восхождение по почти отвесному склону, поминутно оступаясь и перебираясь через огромные неустойчивые глыбы застывшей лавы, которая скрипела и похрустывала у него под ногами, издавая резкий металлический звон. Иногда осколок-другой, позвякивая, срывался на неровную, бугристую тропу у него за спиной, а иногда казалось, будто вся черная масса лавы вот-вот придет в движение, соскользнет сверху ему на голову и погребет его под собой, подобно камнепаду, и он едва ли не надеялся на такую гибель. Иногда он поневоле останавливался, утомленный восхождением, на миг присаживался на осколок окаменелой лавы и окидывал взглядом широкую панораму безмятежного залива внизу. Он представлялся самому себе мухой, примостившейся на какой-то крохотной выпуклости на шершавой отвесной стене, и ощущал странное, головокружительное удовольствие оттого, что замер так между небом и землей. Его охватывало чувство облегчения, радости и покоя, словно он, невесомый и бесплотный, и вправду воспарил над миром, отрешившись от всех земных обязанностей, и слился с тем гармоничным, прекрасным миром, что широко раскинулся у его ног; но в следующий миг он, вздрогнув, пробуждался от грез и вновь отправлялся в путь – угрюмый, усталый и упорный.

Наконец он добрался до вершины горы, до той странной, жуткой, зловещей местности, где под ногами ощущалась не привычная, честная мать-земля, изобильная и плодородная, а рыхлая, раскаленная почва, осыпающаяся при каждом шаге и состоящая из смеси едкого пепла и вредных, ядовитых минералов. Мышьяк, сера и множество едких, горьких солей содержались во всем, чего бы он ни коснулся, каждая трещина в земле с шипением испускала пар, а несшиеся по небу темные, мрачные облака дыма и раскатистый, глухой рокот, напоминавший гул исполинского горнила, свидетельствовали о том, что он приближается к кратеру. Он проник в это вместилище мрачного пламени и остановился на самом краю огромной впадины, образованной стеной из скал вокруг площадки, посреди которой возвышался черный конус подземного горнила, потрескивающего, завывающего, время от времени извергающего раскаленные камни и пепел и сочащегося потоками жидкого огня, медленно стекающего извилистыми струями по камням.

Сернистые утесы окрашивала самыми яркими оттенками коричневого и оранжевого примесь разных руд, однако самая пестрота их представлялась странной и неестественной, а кружащиеся, словно в водовороте, клубы пара, то заволакивающие и скрывающие от глаз всю эту сцену, то рассеивающиеся там и сям, будто увеличивали эту унылую впадину до неопределенных размеров. По временам самое жерло вулкана издавало глухой звук, напоминающий судорожное рыдание, и земля содрогалась под ногами, и осколки лавы с близлежащих утесов обрушивались с оглушительными раскатами вниз, в бездну. В такие мгновения казалось, будто гора вот-вот низвергнется и похоронит его под грудой камней.

Отец Франческо, хотя его и ослеплял дым и душил ядовитый пар, не успокоился, пока не спустился в пропасть и не исследовал святая святых таинственных ее недр. Держась за веревку, которую привязал он к выступу прочного утеса, он начал медленное и мучительное нисхождение. Ветер, пролетающий над зловонной бездной, дул ему в спину, унося смрадные пары, а не то он неминуемо задохнулся бы. Впрочем, на спуск ему все равно потребовалось немало времени; но наконец он чудесным образом невредимым опустился на темное дно мрачной впадины.

Длинные, кромешно черные струи лавы, извиваясь, словно змеи, стекали там и сям из зияющих, раскаленных докрасна трещин и щелей, отчего казалось, будто только этот тонкий слой расплавленной породы отделяет отца Франческо от неизмеримой бездны жаркого пламени, откуда долетали его стоны и клокотанье. Когда монах ступал на черные вздыбившиеся валы застывшей лавы, они скрипели и прогибались у него под ногами, обжигая его ступни через подошвы грубых сандалий, однако он неутомимо пробирался вперед. По временам там, где лава образовала корку потоньше, нога его проваливалась сквозь слой породы, и он поспешно отшатывался от обнаруживавшейся под ним клубящейся, пылающей, раскаленной докрасна металлической массы. Посох, на который он опирался, то и дело вспыхивал, уходя в какую-нибудь особенно жаркую яму, и тогда ему приходилось сбивать пламя о более прохладный камень. И все же он шел и шел вперед, полузадушенный горячим, едким паром, однако влекомый тем мучительным, неестественным любопытством, которое часто овладевает нами в кошмарах. Великий пик, возвышавшийся посреди впадины, был целью, которой он стремился достичь, одновременно приблизившись к вечной тайне огня настолько, насколько это вообще в человеческих силах. Вулканический пламень трепетал, порождая непрестанную дрожь, глухой, подземный рокот, походивший на гул вздымающихся и опадающих перед штормом волн, а лава, изливавшаяся через край, медленно стекала по склонам со странным потрескиванием; казалось, здесь затаилась, до предела сосредоточенная и усиленная, самая сущность и наиболее полное воплощение вечного адского огня, неустанно подымающегося из какого-то неистощимого подземного источника.

Отец Франческо приблизился, насколько это позволял удушающий жар и едкие пары, и, опираясь на посох, замер, пристально вглядываясь в пламя. Пронзительно-яркое, оно отбрасывало неземной, резкий отсвет на его бледное исхудалое лицо, впалые щеки, заострившиеся черты, запавшие, лихорадочно блещущие глаза, на его разорванные, пришедшие в беспорядок одеяния. В бескрайней пустоте и неизмеримом безмолвии ночи ему показалось, что сердце его остановилось, словно он и вправду дотронулся собственной рукой до тех врат, за которыми царствует вечная мука, и ощутил на своем челе ее огненное дыхание. В какой-то странной, горячечной грезе ему представилось, что трещины и щели, отчетливыми, раскаленными, светящимися линиями проложенные меж темных глыб лавы, вот-вот разверзнутся еще шире и в их зияющих провалах предстанут губительные тайны преисподней с ее вечным пламенным отчаянием. Отовсюду ему слышался издевательский хохот бесов и тот неумолчный шум, где, по словам Данте, сливаются вскрики и жалобы, оглашая сумеречные подступы к роковому пределу, входя в который надобно оставить всякую надежду.

– Ах, Господи! – воскликнул он. – Сколь суетна жизнь человеческая! Люди едят, пьют, пляшут, поют, женятся и выходят замуж, владеют замками, садами и виллами и наслаждаются царящей вокруг красотой, едва ли не райской, и, однако, сколь близко пылает и ревет адский огонь! Мы глупцы, в этой жизни мы жаждем только потворствовать собственным желаниям да наслаждаться, а должны бы всеми силами пытаться избежать вечного пламени! Если я так трепещу, ступив лишь во внешний двор гнева и суда Господня, то каково же оказаться в адском огне? Здесь горит пламя земное, оно может поглотить только плоть, тот же огнь сотворен поглощать душу, и он столь же вечен, сколь и сама душа. Каково же это