Досье Сарагоса - Пьер де Вильмаре

В особенности Вайду интересовала Барбара Хельмут. Она действительно руко-водила секретариатом Гестапо-Мюллера. Барбара Хельмут попала в лагерь для интернированных в 1945 году, но через восемнадцать месяцев ее освободили. Барбара зарабатывала себе на жизнь как частный секретарь. Последним местом ее работы была контора одного адвоката в Мюнхене. Ее сменяющиеся адреса проживания указаны в отчетах Вайды. Среди них в 1961 году, часть помеще-ния, сдаваемого в наем у некоего налогового инспектора, по адресу Лихтин-герштрассе, дом 3. Вайда сообщает, что госпожа Айхингер из службы генерала Гелена пришла туда, чтобы расспросить ее 21 октября 1960 года.

Барбара часто видится с Софи Дишнер-Мюллер. С ней встречается также Бар-бара Фрайтаг, она же Бетти, которая была близкой подругой Мюллера до паде-ния Рейха. И еще Анни Шмидт, другая любовница Мюллера. Ее допрашивали люди из английской разведки, которые не постеснялись забрать ее коллекции фотографий.

Анни снова обыскивали в течение зимы 1960–1961 года в течение двух с поло-виной часов. У нее были обнаружены письма. Они написаны рукой Мюллера и не оставляют никакого сомнения в том, что представляли собой их отношения. Анни повторяет, что она видела Мюллера 20 и 24 апреля 1945, когда он с Шольцем и Дойчером сортировал документы на Курфюрстенштрассе. Она тщет-но пыталась связаться с ним 10, 12 и 14 мая и говорила о нем с другой из его секретарш, но заверяла, что больше никогда с ним не встречалась.

В 1960 году в досье появляется также, но только благодаря уже немецким сле-дователям, свидетельство Эрны Ш. (руководство федерального архива в Людвигсбурге отказалось назвать ее полное имя), которое положит конец ле-генде, что Гестапо-Мюллер, «человек без губ», как его иногда называли, вел-де монашескую жизнь.

Труд историка требует раскрытия самых мельчайших деталей, чтобы портрет был полным, а не полемическим или агиографическим. Является ли правильным или ложным тот противоречащий всем другим сообщениям доклад, фигурирую-щий в американских архивах, который утверждает, что Мюллер в начале 1961 года пришел на свидание к Анни Шмидт в западноберлинском районе Штеглиц, по улице Шютценштрассе, дом 4? Если эта информация точна, то Мюллер, кото-рому тогда был 61 год, остался верен своим страстям. Между тем, можно ли предположить, что КГБ, державший его под своей рукой уже шесть лет, вдруг проявит такое необычайное великодушие и предоставит ему «увольнительную» до Мюнхена? Не было ли это скорее очередным ложным следом, «обманкой», управляемой на расстоянии советской разведкой или ее посредниками в Во-сточной Германии, чтобы прощупать реакцию западных разведывательных служб? 251

(Автор действительно пишет в этом предложении о Мюнхене, хотя чуть выше называет адрес в Западном Берлине. — прим. перев.)

ГЛАВА XX

20.1. Дележка припрятанных денег в тени Аденауэра

На протяжении всей этой истории неоднократно на ум приходит вопрос: кто за-щитил Мюллера? Кто защитил Бормана? Почему и как, и на Западе, и на Восто-ке?

Мы, конечно, не будем здесь пересказывать всю внутреннюю историю Герма-нии, начиная с 1945 года, но необходимо, тем не менее, рассказать о тех ос-новных условиях, в которых за несколько лет на фоне декораций Нюрнбергско-го процесса почти одновременно родились Восточная Германия и Западная Гер-мания; и о том, что с самого начала был тайный сговор между СССР и западны-ми союзниками, чтобы избежать всего того, что могло бы доставить неприятно-сти одному или другому партнеру военного времени с 1941.

«Англичане отказались от того, чтобы преследовать военных и представителей крупного бизнеса… Советы не хотели, чтобы перед судом предстали организа-ции СС и нацистской партии…»

Это какой-то ревизионист пишет так в 1995 году? Нет, это Телфорд Тейлор, видный американский юрист, один из главных обвинителей от США на Нюрн-бергском процессе.

(Телфорд Тейлор, «Анатомия Нюрнбергских процессов. Личные воспоминания». США, 1992, французское издание под названием «Прокурор в Нюрнберге», Па-риж, 1995. — прим. автора)

Именно в этот контекст вписываются исчезновения Мартина Бормана и Гестапо-Мюллера, среди многих других обманов. Тейлор, впрочем, мог бы добавить намного больше в отношении его собственных коллег. С 1946 по 1948 год уси-ленно поддерживался и распространялся шум вокруг приблизительно двадцати обвиняемых, которых долго фотографировали то в их камерах, то перед судом. Целью этого шума было скрыть те уловки, махинации и утаивания, которым предавались все союзники.

У Лондона были свои причины, чтобы желать пощадить немецких военных, по крайней мере, некоторых из них, и еще больше — некоторых крупнейших промышленников, коммерсантов и банкиров, поскольку Англия до конца тридцатых годов — в конкуренции с американцами, французами, итальянцами и десятком других иностранных магнатов — расширяла свои соглашения с немцами. Что уж тут говорить о Москве, которая со времен тайных соглашений в Рапалло до Пак-та 1939 года способствовала воссозданию немецкой армии и военной промыш-ленности, снабжавшей обе стороны договора?

Главным образом требовалось, чтобы публичные слушания не дали обществен-ности возможности узнать об условиях финансирования нацизма, прежде всего о том, что деньги он получал отнюдь не только от крупных немецких предпри-нимателей. Одним из примеров этой инсценировки был вызов в суд не Альфре-да Круппа фон дер Болена, исполнительного директора этой фирмы, а его ста-рого, настолько дряхлого и немощного отца Густава, что судьи быстро отказа-лись его слушать.

(Его сын Альфред годом позже все же предстал перед судом. Его приговорили к пожизненному заключению, но выпустили в 1957 году. Пребывая в тюрьме, он, когда хотел, мог спокойно встречаться там со своей семьей и своими друзьями. — прим. автора.)

Это объясняет высокомерие Германа Шмитца, друга на все времена Бормана и живого воплощения концерна «И.Г. Фарбен». Он знал, что его быстро освободят в обмен на его молчание. Это объясняет также иронию Вальтера Функа, кото-рый в мае 1946 года свалил всю вину на своего заместителя и помощника Эми-ля Пуля, который был столь же уверен, что приговор ему будет носить исключи-тельно формальный характер.

(Директор и вице-президент Имперского банка Эмиль Пуль был 11 апреля 1949 года приговорен к пяти годам тюрьмы, но вышел на свободу уже 21 декабря того же года. — прим. перев.)

На скамье прессы никто не вспомнил о сообщении OWI (Office of War Information, Управление военной информации американского правительства во время войны) которое 19 июля 1944 года обращало внимание на «обеспокоен-ность швейцарских банкиров размером сумм, которые в последнее время про-ходят транзитом через их страну в направлении преимущественно португаль-ских банков». Не вспомнили также и об утверждениях нью-йоркской газеты «Herald Tribune», которая 13 апреля 1944 года уверяла, что «американские банки» хранили немецкие капиталы, и также служили местом их сокрытия уже, по крайней мере, целый год.253

Знали, но молчали. Молчание стало еще более гнетущим с 1996 по 1998 год, когда кампания вокруг «нацистского золота» вдруг обрушилась не на тот или другой швейцарский банк, а на саму Швейцарию. В 1984 году англо-американский автор книги «Торговля с врагом» Чарльз Хайэм напрасно пробо-вал разбудить эти воспоминания, когда подчеркивал: «С окончанием Нюрнберг-ского процесса правду о деятельности «братства» (банкиров, промышленников, коммерсантов) постарались похоронить. Шахт, который знал, как никто другой, о финансовом положении Германии и об этих связях, устроил на суде велико-лепный спектакль. На вопросы главного обвинителя Роберта Х. Джексона он отвечал либо презрительно, либо насмешливо…»

В обмен на сдержанность советских судей, представители Запада не упоминали главным образом ни о советско-германском договоре 1939 года, ни о Катыни, «преступлении немцев», хотя они уже давно знали правду об этих убийствах, рядовые исполнители которых, такие как Василий Зарубин, еще долго враща-лись в дипломатических кругах.

20.2. Шахт, Абс, Пфердменгес, Ахенбах…

Американский еврей Джон Вейц, последний биограф Шахта, охотно верит в эти пародии на правосудие, когда отмечает, что великий финансист Рейха, мол, три раза представал перед судом, вначале перед союзниками, затем дважды перед немецкими судами, ответственными за денацификацию, был арестован, затем оправдан. Конечно, он никогда не вступал в нацистскую партию; конечно, по-сле покушения на Гитлера, его отправили в концлагерь, но там, в конце 1944 — начале 1945 годов находились также десятки других нацистов, с единственным намерением восстановить таким путем свою непорочность.

А что же, впрочем, происходило в тени, пока союзнические суды заполняли своими фальшивыми дебатами страницы международной прессы?

В 1947 году директива № 1067 американского Объединенного комитета началь-ников штабов (JCS 1067), которая предусматривала с конца 1944 года ликвида-цию немецкой промышленности, так, чтобы Германия никогда больше не могла вести войну, была выброшена на свалку. Экстремизм плана Моргентау — сде-лать из Германии исключительно аграрную страну — был забыт, ради того, что-бы удовлетворить мечты дельцов с Уолл-стрит и Сити. За генералом Уильямом Генри Дрейпером, ответственным за декартелизацию, в феврале 1947 года по-явился его зять Филип Хоукинс, который объявил об отказе от планов ликвида-ции «И.Г. Фарбен» или других трестов, вроде фирмы «Крупп», так как все они должны будут работать на восстановление Германии.254