Свобода в широких пределах, или Современная амазонка - Александр Бирюков

Поэтому поехали вместе — Таня и Нина. Берта Лазаревна перед отъездом смущенно попросила выполнить несколько необременительных хозяйственных поручений, раз они все равно едут в Москву, — прежде всего купить сметану.

В вагоне в это обеденное время было свободно, почти пусто, ехать предстояло долго, и Нина решила провести небольшую разведку.

— А что, — спросила она, — в прошлом году у вас правда что-то случилось?

— Когда?

— В Воронеже.

— А, — спокойно протянула Тата, — не было ничего, это он все выдумывает. А ты почему спросила?

— Я подумала, — созналась Нина, — может, Борис приезжал?

— Нет, он не мог. — Сначала пообещал, а потом не приехал!

— А где он живет?

— Трудно сказать, — сказала Тата, — иногда мне даже кажется, что он совсем рядом. Может, он и сейчас в соседнем вагоне едет.

— Зачем?

— За сметаной, наверное.

Посмеялись. Потом Тата сказала.

— А я про тебя тоже что-то знаю.

— Что? — удивилась Нина. — Я кажется ничего не скрываю.

— Так-то оно так, — сказала Тата, — а про то, что училась на филологическом, не говоришь.

Интересненько! Это кто же за кем следит и кто чьи тайны раскрывает, спрашивается? Может, она и про Гегина знает? Тогда все, хватит, Нина больше в это чертово Кратово не вернется — ну и дом, ну и субъекты, запросто облапошат, и глазом моргнуть не успеешь.

— Почему? — спросила она. — Я это не скрываю. А ты откуда знаешь?

— А Лизочка — помнишь, у меня такая подружка из параллельного класса есть? Она тебя видела на Стромынке, когда к однокурсницам приезжала. Она сейчас на третий перешла.

Черт бы ее побрал. Всегда она ненавидела это имя — Лиза, Елизавета. Что-то крысиное в нем есть. Нос острый, и длинный голый хвост тянется. Фу, пакость. Что уж тут теперь отпираться?

— А, — сказала Нина, — и я ее видела, наверное, тоже, только забыла потом. Она, наверное, на другом потоке училась. Ничего удивительного. Я сейчас даже своих бывших соседок по комнате никого не вижу, как сквозь землю провалились. Или так сильно изменились меньше чем за год?

— А может, это они? — вдруг спросила Тата.

— Что — они?

— Я не знаю точно. Ты только не волнуйся. Но там у вас девочки, из одной комнаты все… понимаешь?..

— Что? — похолодела Нина. — Что?

— Я не знаю точно. — Нинин страх передался и ей, Тата говорила уже бессвязно, какие-то обрывки фраз вылетали у нее изо рта, как будто кто-то сжимал ей горло: — Какая-то колбаса… под Новый год… яд… через два дня…

— Умерли? — взяв себя в руки, спросила Нина.

Таня кивнула.

— А фамилии ты не помнишь?

— Можно Лизавете позвонить.

Вот так. Как у Грибоедова: шел в комнату — попал в другую. А ведь за чем-то они ехали, черт побери. Ах да, за сметаной! Но зачем теперь сметана?

— Это, наверное, Лобзикова Оленька посылку получила, — сказала Нина. — Ей всегда из дома много слали; она съедать не успевала. А колбасный яд, я слыхала, самый страшный, от него редко спасают.

Но ведь это представить невозможно, чтобы вот так, все сразу. Ну Оленька — она девочка хиленькая, хотя и пухлая. У Ханбековой неизвестно в чем душа — кожа да кости, юбка на бедрах не держалась без булавок. Две красотки — Пугачева и Микутис — конечно за своим весом следили, лишнюю калорию не съедят, в них тоже сопротивляемости не много. Но Антошкина-то как? Ведь на ней, честное слово, пахать было можно. Такую лошадку свалить! Но, наверное, у нее и аппетит получше, чем у остальных, был, накинулась на домашнее. Конечно, под праздник родители Оленьки много колбасы прислали — Антошкина ведь справедливой была, она следила, чтобы всем хватило, одна не стала бы обжираться.

Была! Теперь она, оказывается, была. Нина к ним с шампанским не успела. И в этот Новый год не пошла их искать, хотя мысль такая была — купить две бутылки и торт и пойти поздравить, разрубить этот узел, развеять прошлое. Но не пошла, струсила, если признаться. А вот теперь уже не пойдешь.

И выходит, что Васька Гегин ее спас. Или она за ним отсиделась. Потому что не будь того случая, не случись скандал, она бы тоже эту колбаску попробовала, не отказалась бы, конечно, — Оленьке родители всегда вкуснятину присылали. Но ведь конфликт у нее с девочками начался раньше, ведь Гегин — это месть им была за склоку, за то, что обструкцию ей устроили из-за паршивых макарон, значит, не Гегин, а она сама себя спасла — дерзостью своего характера, тем, что шла против всех. И спаслась. А именно так амазонки и поступают. Ап! Плакатик можно повесить: «Так поступают настоящие амазонки!» А вот девчонок все-таки жалко, хотя, если говорить по правде, настоящих амазонок среди них не было. У Антошкиной только кое-что из необходимого наблюдалось, но поздно уже было ее воспитывать, она сама кого хочешь воспитать могла.

— Ну что? Лизавете позвонить? — спросила Таня, когда они добрались до раскаленной Москвы, а там доковыляли до Солянки. — Только вряд ли она сейчас в городе. Вон ведь жара какая!

— Позвони, — сказала Нина, — а я пока за сметаной схожу. Где мне баночку взять, на кухне?

Кажется, ничего не забыли: Ремизов («Лимонарь, сиречь: Луг духовный», издательство «Оры», С.-Петербург, 1907, — изящная книжечка в парчовом переплете, повествование по апокрифам, — может, найдется среди них такой, чтобы безвинно погибших девочек помянуть?), Федор Сологуб («Королева Ортруда» — «Для мамы, — сказала Таня, — ей эта дребедень нравится»), Пильняк («Китайская повесть», 1928 год, — посмотрим, что тогда про китайцев писали), Гумилев («Чужое небо» — тоже завоеватель и путешественник, родной брат амазонок, поглядим. Кстати, а ведь братья — не мужья, разумеется, — у амазонок могут быть? Надо этот вопрос рассмотреть подробнее), ну Ахматова и Цветаева само собой, а! еще Романов «Без черемухи», нашумевший сборник рассказов, скандальная трактовка вопросов пола, — и его в сумку. Дорогая сумка получается, рублей на двести, если по рыночным ценам.

— А это у тебя что? — спросила Таня, увидев в руках у нее бутылку. Водка была в их доме явлением таким же экзотическим, как, скажем, лапти («водка — напиток, который пьют крестьяне», — объяснял когда-то просвещенный князь В. Ф. Одоевский значение слова «полугар»), но можно иметь ее на всякий случай, если, например, какой-нибудь гость захочет подурачиться — «Отойди, любезный, от тебя пачулями пахнет!» (хотя пачули — это, кажется, совсем другое, восходит к названию модных когда-то французских духов).

— Странный день, я сейчас знакомого встретила, — сказала Нина, — тоже поэт, между прочим.

— Ну, — сказала Тата, — если поэт, то пускай, поэтам все прощается. А он к нам не придет?

Вечером, после ужина, они ушли с легкой сумочкой прогуляться, нашли тихое место у пруда, сели, озираясь — не увидели бы их с бутылкой. Но никто не появлялся.

— Давай за них, — сказала Нина. — Что твоя Лизавета сказала? Только не чокайся.

Таня помолчала. Тоненькой струйкой вылила водку из своей рюмки. Пронькин бы ей таких фокусов не простил.

— Я ведь поругалась тогда с ними, — сказала Нина, — потому и уехала, а так бы тоже там была.

Завывая, помчалась куда-то электричка. Куда? Кого и к кому она везет? Кто знает? Никогда не знаешь, что случится. Или правду говорят, что все к лучшему? Значит, и Гегин — это тоже к лучшему?

— Я их позлить хотела, понимаешь? И ночью в комнату парня привела. Только ты не думай, ничего не было, мы с ним так договорились. А они утром скандал устроили, кричали… — Нине сейчас почему-то трудно было представить, что они расстались почти без слов, в жутком для нее молчании, словно она и не человек даже, а мусор, который можно просто вытряхнуть из ведра.

— Зря, что не было, — сказала Тата, — я бы этот случай не пропустила.

Вот оно, трепещущее полотнище над заходящимися в визге всадницами! Только зачем она и вторую рюмку на землю выливает, драгоценную жидкость зря расходует? Конечно, пьяный стяг — это нелепость, но дал бы ей сейчас Пронькин по рукам или даже по физиономии за такие дела съездил. И правильно бы сделал, конечно.

— А тогда, в Воронеже? — спросила Нина.

— Борис должен был прийти, — сразу ответила Таня, словно дожидалась этого вопроса, — мы уже с мамой все приготовили. Только водку не купили — некому было сходить. Но он не пришел — с папой, наверное, встретился по дороге. Папа нам большой скандал тогда устроил. Он до сих пор этот случай помнит.

— А почему скандал? Они в ссоре, что ли?

— Не знаю, я их не видела никогда вместе.

— Он с вами давно не живет?

— Он с нами никогда не жил.

— Он твой неродной брат? От другого брака?

— Папа не был больше женат.

— Ну значит, просто от другой женщины?

— Да наш он, наш! Ну как ты не поймешь?

А как это понять, спрашивается? Родной — и дома никогда не жил, есть — и нету… А спрашивать больше нельзя, деликатная Тата, обычно такая сдержанная, кричит даже — словно она эту водку не на землю вылила, а тоже выпила.