Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

криками: «Эввау! Эввау!» – теми самыми словами, которыми когда-то в детстве он приветствовал разжалованного из казачков Тишку, спешившего куда-то мимо барского дома с белым гусём в руках.

Головнин поманил к себе пальцем гардемарина Якушкина и попросил подать ему лексикон.

Якушкин достал из кармана и почтительно подал ему составленный им по Форстеру[100] краткий словарик слов, употребляемых жителями островов Тана.

Головнин стал просматривать словарик, выискивая нужные ему слова, вроде: ани – есть, нуи – пить, тавай – вода, буга – свинья, и прочее.

На него так и пахнуло Гульёнками. Ему вспомнилась его просторная детская, ветви старого дуба, лезущие в открытое окно, запах какого-то лекарственного снадобья в воздухе и он сам, Вася, в халатике, сидящий на подоконнике с толстой французской книжкой в руках.

Где же это он находится – в Гульёнках или на диком острове Тихого океана? И тот самый Тишка, которого он тогда приветствовал из окна своей спальни, находится где-то здесь, на корабле. И от этого видения детства кажутся ещё ярче.

Крики островитян возвращают его к действительности. Они продолжают теперь неистово орать с другой стороны шлюпа. И оттуда до него доносится дружный хохот матросов, сгрудившихся на борту.

– Что там такое? Чего они хохочут? – спросил Головнин у проходившего мимо Рудакова, заметив на его лице ещё сохранившуюся улыбку человека, который только что весело смеялся.

– То островитяне приветствуют вашего Тихона.

Василий Михайлович перешёл на другой борт «Дианы».

Действительно, там, в толпе матросов, стоял Тишка с пустым ведром на голове и делал гримасы островитянам, которые восторженно кричали ему со своих кану:

– Эввау! Эввау!

Хохотавшие матросы при виде капитана расступились, а Тишка, не замечая стоявшего за его спиной Головнина, продолжал ломаться.

– Ты что это делаешь? – строго спросил Василий Михайлович. Тишка смутился.

– Дразню вот их, – кивнул он.

– Для чего?

– А им любо. Гли-кось, как ревут! Ведро моё им дюже полюбилось.

Действительно, островитяне продолжали восторженно приветствовать Тишку. Среди их криков можно было разобрать часто повторяемое слово «арроман».

Головнин заглянул в словарик и рассмеялся. Это слово означало – начальник.

Он перестал смеяться и сказал серьёзно Тишке:

– Не дури! Ты мне всё тут запутаешь. Скинь своё ведро и уходи.

Тут же внимание Василия Михайловича привлекла к себе большая кану, в которой стояли во весь рост трое рослых, стройных островитян в набедренных повязках из древесных волокон. Тела их были тёмно-каштанового цвета. Один из них имел особенно солидную осанку. Правая половина его лица была раскрашена в полосу белой краской, а левая – красной. Пышные волосы его были заплетены в сотни связанных снопом тончайших косичек. В этот сноп была воткнута довольно длинная тростинка, обвешанная разноцветными птичьими перьями. Тело было украшено зажившими рубцами от надрезов, натёртых теми же красками. В носу у него, в разрезанной и оттянутой переносице, была вставлена деревяшка, а в столь же безобразно оттянутой нижней губе – зелёный камень. В ушах у него были проделаны большие дыры, и в них продеты огромные черепаховые кольца, на руках нанизано множество браслетов из скорлупы кокосовых орехов, украшенной резьбой.

Двое других островитян, находившихся в той же кану, имели более скромный вид: лица их были менее изуродованы и не носили следов раскраски. В обращении их с человеком, чьё лицо было так ярко раскрашено, проглядывали почтительность и уважение.

– Кто же сие страшилище? – спросил Рикорд, указывая на особенно разукрашенного островитянина.

– Я мыслю, что это их арроман, – ответил Головнин.

Между тем кану с тремя островитянами подошла к самому борту «Дианы», и находившиеся в ней люди знаками показали, что они хотят подняться на корабль.

Неуёмное любопытство светилось в их чёрных бархатных глазах, смотревших на белых людей с наивным простодушием детей.

«Непуганые, – подумал Головнин. – О, сколь приятно видеть человеческие существа, ещё не знающие страха перед европейцами!»

Он велел спустить трап, и островитяне живо поднялись на шлюп, но вместе с этой тройкой успело проскочить ещё с десяток голых людей.

Головнин подошёл к островитянину с раскрашенным лицом и спросил его:

– Арроман?

– Арроман, арроман! – хором ответили островитяне, не выражая при этом никакого удивления по поводу того, что прибывшие к ним белые люди знают их язык.

Это заинтересовало Головнина.

«Принимают ли они белого человека за божество, которое обязано знать всё на свете, как утверждают многие англичане-путешественники? Нет, сие не то. Сие просто измышление самого белого человека, который принимает самого себя за божество и ставит себя превыше других. Так что же это такое? То простая дикость людей, кои нигде не были дальше своего острова и простодушно полагают, что мир населён только ими и им подобными».

Василий Михайлович с большим интересом наблюдал за островитянами. Их начальник поднял руки над головой и сделал ими какой-то вопрошающий жест, одновременно изобразив удивление на своём изуродованном и всё же добродушном лице. При этом он тоже вопросительно произнёс, ткнув Головнина пальцем в грудь:

– Арроман?

Матросы, при появлении островитян снова собравшиеся на борту, рассмеялись, поняв их недоумение. А Шкаев, сделав одной рукой красноречивый жест, как бы кого-то толкая в шею, одновременно другой указал островитянину на Головнина и наставительно сказал:

– Вот куда гляди-то! А то, – он сделал жест в сторону откуда-то появившегося Тишки, – а то – тьфу!

И он даже плюнул, но, однако, не на палубу, а за борт в силу своей морской чистоплотности.

Островитяне сразу поняли Шкаева и одобрительно закивали.

Желая узнать, как зовут предводителя островитян, Василий Михайлович стал вычитывать по словарику имена, тоже выписанные у Форстера, одновременно указывая пальцем на разрисованного островитянина:

– Фонакко? Иогель? Ята?

Островитяне очень быстро поняли вопрос, засмеялись в один голос и стали твердить:

– Гунама! Гунама!

Тогда Головнин показал рукой на берег и произнёс:

– Тавай! Нуи! (что означало: «вода», «пить»). Гунама сразу же понял, чего от него хотят, и указал в ту сторону берега, где, по описанию Форстера, брал для своих судов воду и Кук.

«Сколь же они сообразительны, – думал Головнин, глядя на стоявших перед ним нагих островитян с раскрашенными лицами. – До чего люди легко понимают друг друга даже при такой разнице в просвещении и развитии, как между сими жителями островов и нами. Так зачем же тогда между народами споры так часто кончаются помощью оружия?»

И тут же, как бы в вящее доказательство своей понятливости, островитяне на вопрос Головнина, составленный им по лексикону, сразу перечислили названия островов своего архипелага, причём эти названия оказались совершенно сходными с приведёнными Форстером.

Это так ободрило