Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

На «Диане» продолжалась горячая работа. Миновав суда, стоявшие в заливе, и вступив в проход, беглецы стали поднимать брам-стеньги и привязывать паруса.

Офицеры во главе с Рикордом, даже Начатиковский и Скородумов, даже старший кок и гальюнщик[92], работали на марсах и реях.

За два часа, несмотря на крепкий ветер, дождь и темноту, удалось поставить паруса, и в десять часов вечера «Диана» вышла в море после более чем годового пребывания в плену.

А оба английских фрегата ещё продолжали лавировать против ветра.

И тогда Головнин крикнул с вахтенной скамьи:

– Господа офицеры, ребята! Мы снова на свободе! Поздравляю вас с походом! Ура!

Дружное «ура» огласило море.

Все смотрели вперёд на высокие беспокойные волны. Лишь мичман Мур смотрел в подзорную трубу на берег. Там маячила одинокая человеческая фигура, привлёкшая его внимание. Человек стоял на песке, у самой воды, и глядел на «Диану». То был Ганц-Рус, пришедший из своей долины ещё раз навестить земляков.

Когда этот русский человек, потерявший своё отечество, увидел, что последний плавучий клочок его родины одевается парусами и уходит, он снял свою тростниковую шляпу и отдал земной поклон уходящим.

А когда он поднял голову, «Дианы» за темнотой и дождём уже не было видно.

Глава 13

Огни Святого Эльма

Шквал, так внезапно налетевший на Симанскую бухту, столь же неожиданно и быстро прекратился, но ветер продолжал быть попутным для беглецов, небо было чисто.

Взошла луна, при свете её было видно, что земля Доброй Надежды осталась далеко позади. Погони не было.

Но всё же Головнин решил спуститься к югу, а затем плыть в больших широтах к востоку. Так можно было скорее уйти от мыса Доброй Надежды и затем обойти с юга Новую Голландию и выйти к Ново-Гебридскому архипелагу.

Путь долгий. Плавание сулило быть тяжёлым и бурным.

Провизии оставалось немного, и матросы получали лишь по две пятых положенного рациона.

– Но для русских моряков лучше бури и голод, – сказал Головнин команде, – лучше смерть от стихии, служению коей мы себя определяли, чем плен! Не так ли я говорю?

– Так, Василий Михайлович! Лучше смерть! – подтвердили все.

День и ночь шлюп нёс полные паруса, честно делая свои восемь миль в час.

Офицеры и команда не покидали палубы, проводя всё время в неутомимой работе.

Головнин поблагодарил экипаж «Дианы» особым приказом, чтобы труд и самоотверженность русских моряков в столь тяжкие дни плавания навсегда сохранялись в архивах военного флота.

В первый день никого не встретили в море, а через два дня марсовой[93] вдруг крикнул с мачты:

– По носу большое трёхмачтовое судно!

Это мог быть и английский военный корабль. Головнин на всякий случай отдал приказ приготовиться к бою.

Никто не допускал более и мысли о плене, хотя бы то был самый большой многопушечный корабль англичан.

Немедленно открыли накрепко задраенные люки, подкатили к ним пушки, приготовили картузы с порохом и железные подносы с ядрами, в жаровнях задымились фитили.

Бомбардиры стали к пушкам, команда – в ружьё.

Шлюп продолжал свой путь в полной готовности к бою.

Наконец марсовой крикнул:

– То купец! Идёт к востоку!

Однако, миновав одну опасность, «Диана» попала в другую, грозившую ей более, чем целая эскадра неприятельских кораблей.

Ночью разразился жестокий шторм с грозой. Рваные, растрёпанные ветром облака неслись со стремительной быстротой над самым шлюпом, едва не задевая концы его мачт.

Воздух был насыщен водяной пылью, на губах чувствовалась соль. Вскоре всё небо покрылось одной чёрной тучей. Ветер быстро менял направление, бросаясь на корабль со всех румбов. Команда не успевала менять паруса.

Волнение всё усиливалось. По бокам «Дианы» вздымались водяные горы, верхушки которых срывало ветром и бросало на палубу, отчего та блестела при свете молнии, как лёд.

Головнин приказал натянуть леера[94], ибо шлюп так сильно бросало то на один, то на другой бок, что люди не могли держаться на ногах.

«Диана» напрягалась под порывами ветра, как живая, вздрагивала всем корпусом. Молнии полыхали во всё небо, ярко освещая палубу и бросая на неё резкие чёрные тени от такелажа. Непрерывный гром сливался с шумом океана, оглушая людей.

Воздух вдруг сделался тёплым, в тучах показался зловещий кроваво-тусклый свет. Его видели все, многие сняли шапки и стали креститься перед этим никогда невиданным явлением.

Но капитан уже видел его не раз.

– Сейчас налетит шквал, – сказал он стоявшему рядом с ним вахтенному начальнику Муру. – Уберите паруса!

Едва Мур успел это сделать, как действительно налетел жестокий шквал.

«Диана» легла на правый борт, но, не будучи отягчённой парусами, быстро поднялась, стремительно взмахнув мачтами, и снова, как когда-то у страшного мыса Горн, люди облегчённо вздохнули и с благодарностью и верой посмотрели на своего капитана.

Начался проливной дождь. Вместе с потоками воды, резко освещая их, в клокочущий океан беспрерывно били молнии, то прямые, разящие, как стрелы, то изломанные гигантскими зигзагами в полнеба, подобные огненным змеям.

На верхушке медного флюгерного шпица и на наветренном ноке[95] грот-брам-реи, где находился железный обух, зажглись шарообразные огни.

Тишка в ужасе закричал:

– Пожар! Горим!

Матрос Шкаев, стоявший рядом с ним, дал ему по затылку.

Тишка тотчас же умолк.

Это были огни святого Эльма.

Они были небольшие, величиною с голубиное яйцо, и горели всего несколько минут, но навеяли ужас не только на Тишку, а и на других, не трусливых в опасности, но суеверных людей.

Среди ослепительных молний, среди низких, тяжёлых туч, почти лежавших своей грудью на гребнях огромных океанских валов, в кипении этих неукротимых, охваченных яростью стихий, билась маленькая «Диана».

Головнин всегда брал на себя вахты, когда его кораблю угрожала опасность. И тогда даже самые слабые души были спокойны: матросы видели на боевом посту своего капитана, его спокойную, сильную фигуру, слышали его звучный голос.

Расставив крепкие ноги, обутые в непромокаемые ботфорты, он стоял на вахтенной скамье, как бы возвышаясь над всем кораблём.

Молнии били в воду у самого шлюпа. Казалось, горит сам океан.

Вдруг длинная яркая молния прорезала адское смешение воды и тьмы, которой был окутан шлюп, в такой близости от людей, что, ослеплённые, они в ужасе стали хвататься за леера, за мачты, друг за друга. И одновременно страшный и близкий удар грома оглушил всех.

Василий Михайлович тоже на мгновение закрыл глаза и в ту же минуту почувствовал лицом неприятную, обжигающую теплоту.

Он поспешил открыть глаза, чтобы видеть, что делается вокруг него, и ничего не увидел.