Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

вашему адмиралу, – сказал резко Головнин, – что сие не по-джентльменски, противно честным правилам войны. Я того не допущу ни в коем разе, ибо починенный здесь руками русских матросов английский корабль может служить вам в Балтийском море против моих соотечественников и против моей отчизны. Идите и передайте мои слова адмиралу.

Офицер ушёл.

С этой минуты Василий Михайлович не считал себя более связанным данным адмиралу Барти словом.

Мысль о бегстве теперь не покидала его ни днём, ни ночью. И даже во сне видел он «Диану», осенённую парусами, на вольном просторе океана.

– Бежать, бежать! – повторял он часто Рикорду. – Душа не может выносить более сего плена. Для блага отечества и вверенных мне людей я должен совершить это незамедлительно. Ужель мы не углядим случая? Ужель не покажем неприятелю отвагу и смелость, которую я чувствую в сердце каждого нашего матроса?

– Но адмирал уже подозревает нас в военной хитрости, – говорил Рикорд, не так уверенно глядевший на положение «Дианы». – За нами поставлен большой надзор.

– Пусть следят, – отвечал Головнин. – Посмотрим, кто кого перехитрит. Мы будем скоро свободны, Пётр! Свобода! Ты мыслишь ли, что это такое? Однако я не хочу, чтобы кто-нибудь осудил мои действия. А посему, дабы причины, кои заставили меня нарушить слово русского офицера, были точно известны Англии и британскому правительству и притом не в том виде, как их будет угодно представить адмиралу Барти, я написал к нему письмо, в коем подробно излагаю сии причины, и копию того письма вложил в прощальные благодарственные письма к тем местным особам, кои имеют право на моё уважение. Но письма будут вручены после нашего ухода отсюда.

– Но кто же доставит эти письма? – спросил Рикорд.

– Кто – ещё не ведаю, но, может быть, то сделает и русский человек, кто и на чужбине не перестаёт любить свою родину.

– Ганц-Рус! – воскликнул Рикорд.

– Быть может, и он.

Между тем адмирал Барти не спускал глаз с «Дианы». Вскоре по его распоряжению шлюп был поставлен на двух якорях в самом дальнем углу гавани, на расстоянии одного кабельтова[89] от флагманского корабля «Резонабль».

При этом между шлюпом и выходом из залива оказалось много казённых английских транспортов и купеческих кораблей, стоявших один от другого приблизительно на том же расстоянии.

По требованию Барти все паруса на «Диане» были отвязаны и брам-стеньги спущены.

Сняться и уйти становилось всё труднее для «Дианы», незаметно поднять якоря было невозможно. Англичане следили за ними пуще всего. Шлюпки сторожили их неусыпно. Обрубить якорные канаты и уйти в открытый океан только с двумя запасными якорями было опасно. Сухарей оставалось мало, а свежей провизии и совсем не было. И всё же, чтобы не вызвать лишнего подозрения у англичан, Головнин приказал экономическому помощнику Начатиковскому не делать закупок даже для офицерского стола.

С этих пор всё на «Диане» было подчинено одной мысли, одному движению всех сердец – бегству из Симанской бухты.

Но в течение ещё долгого времени для этого не представлялось удобного случая. Когда ветер благоприятствовал, на рейде стояли английские фрегаты, готовые каждую минуту выйти в море, а когда путь был свободен, удерживали противные ветры.

Ежедневно, лишь только поднимался ветер, Головнин садился в свой парусный бот и выходил в открытое море.

Он проводил там многие часы. Что делал он там? Он ловил ветер каждого румба и делал какие-то отметки в своей записной книжке, словно стараясь предугадать будущее его направление.

Но тем, кто не задавал себе этого вопроса, казалось, что капитан русского шлюпа просто совершает свою обычную морскую прогулку.

Для бегства нужен был только один ветер – норд-вест. Но такие ветры наблюдались у мыса Доброй Надежды только зимой. Летом они бывали очень редки.

И снова приходилось терпеливо ждать.

Наконец он пришёл, этот желанный ветер. Он дул с благоприятной силой, в благоприятную сторону и с каждым часом усиливался. К тому же и погода хмурилась.

И Головнин отдал тотчас же приказ готовиться к выходу в море.

В этот день в нём произошла перемена, которую все заметили. Внешне он был спокоен по-прежнему, но чёрные глаза его горели решимостью и отвагой, в каждом движении, в каждом слове чувствовалась какая-то особенная сила. Он как будто даже стал выше ростом.

«Диана» сразу вернулась к жизни. Всё зашевелилось на ней. Без суеты, с проворством и точностью, которые всегда так усердно воспитывал Головнин в своих матросах, команда работала на парусах, в трюме, у якорей.

Пётр Рикорд стоял на носу, наблюдая за каждым движением англичан.

На адмиральском корабле у Барти паруса не были привязаны. Другие же военные суда, превосходившие «Диану» вооружением, и вовсе не были готовы к выходу в море. Пушечные порты их были плотно закрыты.

Правда, два английских фрегата лавировали в открытом море против ветра, стараясь войти в гавань, но до ночи они вряд ли могли это сделать и помешать «Диане».

Но всё же то был великий риск.

И Головнин сказал офицерам:

– Помните, впереди нас ждут свобода, океан и долг, что возложило на нас отечество. Смело вперёд, господа!

В половине седьмого вечера, при сильной пасмурности, на Симанскую бухту налетел крепкий шквал с дождём.

Головнин стоял на вахтенной скамье. Его радовали и шквал, и дождь. Он их предвидел, выбирая час для ухода. И он приказал немедленно привязать штормовые стаксели. Это было исполнено мгновенно.

Старые матросы – Шкаев, Симанов, Васильев, Макаров, приготовив топоры, стали у якорных канатов и замерли в ожидании команды.

Капитан подал знак рукой:

– Руби!

Топоры дружно опустились на упругое, просмолённое тело канатов раз, другой, третий – и концы канатов медленно поползли в море сквозь железные клюзы[90]. Якоря «Дианы» остались лежать на дне Симанской бухты.

А «Диана», поворотясь на шпринте[91], свободно заколыхалась на вольной воде и, держа на себе штормовые стаксели, направилась к выходу из залива.

Шестьдесят человеческих сердец готовы были в эту минуту выпрыгнуть от радости из груди.

Побег был так дерзко задуман и так дерзко внезапно выполнен под самым носом у адмирала, что англичане только сейчас заметили манёвр «Дианы». Со стоявшего рядом с ней фрегата «Нереида», где капитаном был Корбет, раздалась вдруг громкая брань по-английски.

Головнин рассмеялся. Ему показалось, что бранился сам Корбет.

В рупор кричали с фрегата в сторону адмиральского корабля:

– Алло! Алло! Русские вступили под паруса и уходят из гавани! Внимание! Чёрт бы вас побрал, прозевали русский шлюп!

Но какие меры были приняты на адмиральском корабле, для Головнина уже осталось неизвестным. Он