Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками - Алексей Самойлов

Н.К.: – Андрей Павлович, однажды я услышал по телевизору какую-то мелодию и сказал: «Кажется, это Петров». На что мой сын, который сам пишет песни, возразил: «Ты что? Петров же чистый мелодист!» Что такое мелодизм: знак качества или некая особенность?

А.П.: – В лирических песнях, действительно, важна прежде всего мелодия. Возьмите те же «Подмосковные вечера» Соловьева-Седого: существует огромное количество переводов, а значит, и вариантов текста, а мелодия остается. А вот Высоцкого, например, перевести невозможно: в его песнях музыка и слова отдельно существовать не могут. В рок-музыке то же самое.

Н.К.: – А в джазе?

А.П.: – В джазе как раз нет.

М.Л.: – Андрей Павлович, дети, которые у меня занимаются в музыкальном театре, посмотрев последний конкурс «Евровидение-2001», пришли ко мне и сказали: «Марина Анатольевна, но ведь это музыкальный конкурс! А музыки-то здесь и нет». Об этом сейчас много говорят и пишут, что за последние тридцать лет в эстрадной музыке ничего фактически не сделано, что пик был в 70‑е годы. Почему это произошло? Почему последние тридцать лет не только не открыли ничего нового, но произошел регресс? А может быть, это переход в другое качество?

А.П.: – Я думаю, все-таки произойдет возврат, и даже довольно резкий возврат к мелодизму, но в какой-то новой одежде. Вот тот человек, который найдет это нечто новое…

М.Л.: – Тот совершит революцию.

А.П.: – В какой-то мере да. Потому что ритмы уже подкладывали самые разные, этот путь исчерпан. А самые простые даже мелодии бесконечно богаты. Мелодии в 70‑е годы очень усложнились. Не только рок, но какая-нибудь американская попса. Эти песни запомнить довольно трудно. Поэтому – возврат к простым мелодиям. Но что-то непременно должно быть новое. Это не обязательно движение в сторону рока. Может быть, какой-то новый расклад между голосами, я не знаю.

М.Л.: – У Вас так не бывает, что вы слышите песню, одобренную критиками, признанную публикой, а она Вас раздражает?

А.П.: – Я могу сказать только одно. Я добросовестно прослушал весь прошлый и позапрошлый конкурс «Евровидения», и те песни, которые вошли в первую пятерку, показались мне недостаточно яркими, недостаточно оригинальными. Но они отвечали каким-то сегодняшним модным течениям. А те, которым я поставил высокий балл, они были отброшены. Как, например, песня Пугачевой «Примадонна». Красивая песня, хорошая мелодия, но старомодная. Так же как Пугачева: немолодая уже женщина надела молодежный наряд…

М.Л: – Так и пожилая песня оделась в современную аранжировку. Но это ее не спасло.

А.П.: – Когда появляется что-то действительно новое, это все слышат. Как, например, «Битлз» или Меркури. Но такого сейчас нет. Сегодняшнее увлечение рэпом связано прежде всего со словом, по большей части – сленговым. Это разговоры под ритм, слегка интонированные. По-видимому, есть потребность высказаться, выругаться даже, что уводит от поисков в области музыки.

На Западе говорят, что у нас есть хорошие рок-группы, но в музыкальном отношении они уступают западным. Потому что там не понимают слов. А вот когда появились в джазе Армстронг и Фитцджеральд, важны были не столько слова, сколько голос, мелодия, звук какого-нибудь инструмента, например, трубы.

Н.К.: – Андрей Павлович, я вырос на Ваших песнях. Но за это время народилось уже несколько поколений, и каждое приносило в мир свою музыку. Как Вы себя чувствуете в этом мощном музыкальном потоке? Что значат сегодня Ваши песни, для кого звучат и почему живут?

А.П.: – У меня бывают концерты, в которых исполняются музыка и песни, написанные для кино, бывают вечера романсов. Конечно, аудитория у меня не молодежная. Но к моим песням обращаются и молодые исполнители. Они берут, как правило, песни со стихами, которые не привязаны к времени: Цветаева, Ахмадулина или рязановские «У природы нет плохой погоды…» Такие стихи, обращенные к вечным проблемам, как бы продлевают жизнь песне. Хотя вообще жизнь этого жанра очень коротка: меняется мода, меняются фавориты. Инструментальная музыка более живуча. Песню «Я шагаю по Москве» сейчас уже почти не поют, а вальс из фильма «Берегись автомобиля» разные ансамбли в разной аранжировке исполняют все время.

Н.К.: – Когда пишете для фильма, Вы, должно быть, ощущаете определенную зависимость. В чем вообще кайф писать не просто музыку, не просто песню, но писать их именно для фильма?

А.П.: – Конечно, работа для фильма накладывает определенные ограничения, но и в пределах этих ограничений существует очень большая свобода. Потом, когда пишешь для фильма, изначально получаешь огромную, многомиллионную аудиторию. Данелия учил меня писать музыку, которая была бы над фильмом и в то же время являлась его музыкальной карточкой.

Н.К.: – Из Вашего рассказа получается, что жизнь протекала так замечательно, что она уже почти и на жизнь не похожа. Но был ведь в ней явный или скрытый драматизм?

А.П.: – Мне как-то неудобно говорить о драматизме. Вообще же говоря, судьба любого композитора зависит от исполнителей. В отличие от писателей и художников, которые обращаются к людям напрямую. И тут мне очень повезло: судьба свела меня с выдающимися людьми. Начиная с режиссеров: Данелия, Рязанов, Алексей Герман. В балете – Эйфман, например. Танцевали Барышников в «Сотворении мира», Колпакова. Дирижеры Темирканов, Светланов, Рождественский. В этом смысле звезды встали для меня счастливо.

Н.К.: – Это как бы поплавок, который Вас держит. А что играет роль грузила?

А.П.: – Лень. (Смеется) Ну, если говорить серьезно, были, конечно, и драматические моменты, были проблемы с прохождением балета «Сотворение мира», какие-то вещи запрещали. Но по сравнению с тем, что испытали другие, все это ерунда. Поэтому все же да: жизнь сложилась в целом счастливо.

Татьяна Пилецкая

Тайны старинных портретов

«С такой внешностью вам надо сниматься в кино», – сказал Вертинский Тане, сразившей своей красотой не только великого шансонье, но и все мужское население страны в пятидесятые-шестидесятые годы уже прошлого века.

Крестница Петрова-Водкина

– Татьяна Львовна, я знаю, что одна из работ Петрова-Водкина – «Портрет Татули или девочка с куклой» – имеет прямое отношение к Вам. Татуле, тогдашней Тане Урлауб, здесь семь лет. У девочки одухотворенное лицо. Вам не кажется, что есть какое-то таинственное пророчество в этом портрете?

– Мне говорили об этом многие… Вообще, Кузьма Сергеевич изобразил меня на портрете чуть старше, серьезнее, чем я была тогда. Наверное, он пытался разглядеть во мне то, что ему хотелось увидеть.

А портрет этот предстал перед зрителями спустя много лет после войны, когда я стала взрослой. В Русском музее устроили выставку картин Кузьмы Сергеевича, и мы с отцом отправились на нее, надеясь, что там есть и мой портрет. Я отлично помнила, как позировала. Мама надела на меня белое кружевное платье, а в руки сунула куклу – подарок отца на день рождения. Это было в Сиверской, на даче художника. Он усадил меня на веранде, в которую вливался через цветные стеклышки солнечный свет. Дачи, которые мы и Водкины снимали, располагались рядом и потому не составляло сложности продолжать сеансы. Их было, кажется, пять или шесть…

И вот перед нами с отцом предстала эта самая «Татуля с куклой», выглядывающая из довоенного прошлого. Но каково же было наше изумление, когда из подписи под картиной мы узнали, что имеем удовольствие созерцать «Дочь рыбака».

Рыбаком отец мой – Людвиг Львович Урлауб – никогда не был. Он был инженером-химиком, а еще – близким другом Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина.

Они познакомились в 20‑е годы. Отцу очень нравились работы мастера; у Петрова-Водкина, видимо, фамилия Урлауб тоже была на слуху – ведь многие из папиных предков были живописцами; не был чужд искусству и сам отец – в молодости он играл в театре, прекрасно пел, писал стихи, неплохо рисовал.

Мы – я, отец, мама и мой брат Владимир – часто бывали у Петровых-Водкиных на Каменноостровском и в Царском Селе, где он жил какое-то время в здании Лицея. Кузьма Сергеевич и его жена Мария Федоровна приезжали и к нам, на Таврическую.

Мария Федоровна была француженка и всегда с акцентом говорила: «Налейте мне малокровный чай», то есть слабенький, некрепкий…

Кстати, о Царскосельском Лицее. Каждое лето Водкины отправлялись на юг и всегда приглашали нас с мамой пожить это время у них в Детском – так называлось тогда Царское Село. Одно из самых острых воспоминаний той поры: я устроилась рядом с бронзовым Пушкиным и плету венки из цветов…