Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками - Алексей Самойлов

Встреча с Сокуровым… Еще один из тех случаев, о которых мы говорили вначале.

Второй его режиссер Вера Новикова оказалась моей знакомой. Она была актрисой, я как-то ей подыгрывал на показе.

Мы не виделись много лет, встретились случайно, я пригласил ее на свой юбилей. Это был апрель. А в августе она мне звонит: «Я работаю у Сокурова, он ищет актера на роль Чехова. Мне кажется, ты подойдешь. Приходи».

И я пришел на Ленфильм, на эту фабрику грез (грезы, правда, к тому времени улетели, осталась одна фабрика, да и та с ржавыми колесами). Это, помню, было 8 августа 1991 года.

Говорили мы с Сокуровым часа два-три – о театре, кино, жизни, но уже через пять минут я понял, что он меня берет. Внутри было тихое умиротворение. Попал я тогда в его ауру, и до сих пор мне из нее не выйти. Я не мистик по своей натуре, но ту культуру, которую несли Зон, Куракина, Кох, мои институтские педагоги, я увидел в нем. Он меня на десять лет моложе, но у меня ощущение, что наоборот, – я его на десять лет моложе.

К тому времени я знал полтора его фильма. «Одинокий голос человека» мне нравился и еще документальный фильм «Жертва вечерняя». Ну, кино и кино, это дело не мое, мое дело литературная эстрада.

И тут я попал… Ну, ты знаешь по Ленконцерту (мы работали с Леонидом в Ленконцерте недолгое время – Н. К.), что зачастую мы никому не нужны. Пришел на площадку, подписал документы, публики нет…

– «Опять Репин», – говорили мы в таких случаях.

– Да, опять Репин, имея в виду его картину «Не ждали». А тут – все вокруг тебя крутится. Сокуров не очень любит систему Станиславского, даже настроен по отношению к ней, скорее, скептически, но все равно работает по Станиславскому. Потому что у него на первом месте этика. Этого почти никто не замечает.

Сценарий к фильму написал Юрий Арабов. Он назывался «Интермеццо». Сокуров не показывал мне сценарий месяца три: худейте, читайте. А потом, когда я прочитал, понял: для актера – потрясающая задача сыграть ожившего человека, как будто вернувшегося с того света. Это было счастье.

Сокуров не любил репетировать. Иногда я его просто уговаривал: «Александр Николаевич, у меня там сплошные монологи, особенно в «Молохе», на немецком языке». Тогда он соглашался.

Сценарий Арабова назывался «Интермеццо», а режиссерский сценарий – «Последний год». Я много читал, узнавал все, что можно, о жизни Чехова в Ялте. Сокуров редко когда предлагает актеру читать что-то специально к роли. Но я читал. И потом встретил в дневниках Олега Борисова: надо читать. Неизвестно, в чем это потом проявится и как выстрелит.

Я снял все концерты, читал, худел (сбросил 13 килограммов). Потом два месяца в Ялте. Однажды я попросил, чтобы меня одного заперли в чеховском доме, и несколько часов ходил среди подлинных чеховских вещей, скрипов.

Потом мы с этим фильмом съездили в Торонто. Вообще у Сокурова нет массовой популярности. Если и ломятся на его фильмы толпы, то это толпы интеллигентных, думающих людей. Поэтому я не особенно обольщался продолжением своей карьеры в кино. Помнишь, как в фильме «Начало»?

– Ну, да, героиня Чуриковой отснялась в роли Жанны д’Арк, приходит в актерский отдел, а ей говорят: «На вас заявок нет, отдыхайте…» Что такое отдых в твоем случае – понятно. Из Торонто или Канн – прямо в Волхов. Десятки концертов в месяц, поездки по Ленинградской области, выступления во время обеденных перерывов в заводских цехах, вечера в полупьяных общежитиях, редко – клубы и концертные залы.

Сначала – только ненависть

– И на меня после Чехова заявок в кино не было. Пауза в работе с Сокуровым растянулась на долгие годы. Мы хорошо друг к другу относились, перезванивались. По моей просьбе Александр Николаевич прочел четыре лекции на философском факультете, давал интервью. И вот однажды он попросил меня: «Сядьте». Боялся, видимо, что с новостью, которую хотел сообщить, я, стоя, не справлюсь. Мы присели в какой-то курилке, и он мне сказал: «Я хочу предложить вам роль Гитлера». Гитлера!!! Я стал отказываться: «Не похож я, и вряд ли получится». – «Возьмите вот, прочитайте сценарий».

Дома я прочитал сценарий, он мне очень понравился. Встал перед зеркалом, приклеил усики, зачесал волосы. Вроде, может получиться.

Удивительный Сокуров человек. Он, походя, делает все впервые. То же с «Русским ковчегом». Можно как угодно к нему относиться, но он сделал это впервые. Об этом еще Хичкок мечтал: снять весь фильм одним планом. Сокуров снял.

– Как режиссер идет от одного автора к другому, от одной темы к другой, более или менее понятно. Но каково актеру выскочить из оболочки Чехова и войти в оболочку Гитлера?

– Никакого перескока не было – между работой над ролями прошло несколько лет. Сложность была в другом: надо было играть на немецком. Помню, едем на гастроли в Пермь, мне дали наушники, магнитофончик с немецким текстом, текст на коленях. Зубрил. Потом Сокуров привез мне комплимент от немецких коллег, что меня можно было и не озвучивать.

– Актер ведь вступает в какие-то отношения со своим персонажем. Какие у тебя сложились отношения с Гитлером?

– Сначала только ненависть, ничего больше.

– Но с этим чувством нельзя играть человека, да еще в домашней обстановке.

– Конечно. И я сразу от себя это состояние отмел, потому что в фильме он показан человеком. Снова много читал – книгу «Застольные беседы с Гитлером», на основе которой сделан сценарий, «Энциклопедию третьего Рейха», книжку Эриха Фромма «Анатомия человеческой деструктивности». Фромм пишет: пока мы не поймем Гитлера как человека, мы не поймем сути фашизма.

В своих воспоминаниях Ольга Чехова говорит, что в Гитлере было два человека: один – тот, который был на трибуне, гуру (причем все было срежиссировано, позы отработаны). Сохранилось много хроники, я смотрел ее вечерами после съемок: вот так он достает из кармана френча часы, вот спина Гитлера, такой сутулый изгиб – не то чтобы копировал, но все уходило в подкорку. Так же потом работал над ролью Ленина, больного, полупарализованного: привязывал к руке и к ноге палки и ходил так полдня. Трудно потом было отвыкать.

– Скажи, проникновение в душу даже такого чудовища, как Гитлер, должно, наверное, вести к пониманию? А где понимание, там и оправдание. Ведь ему было худо.

– Да ему было худо, одиноко. Вернемся к Ольге Чеховой. Она говорила, что дома это был совсем другой человек: закомплексованный, серый, во многом неинтересный. Но нельзя забывать, правда, что жил он в цивилизованной Германии, был соответственно воспитан (вспоминали, что никогда впереди женщины не пройдет), хотел стать архитектором.

Фромм писал, что по своим психофизическим данным только десять процентов людей могут быть у власти. А пробивается к власти еще меньше. Меня часто спрашивают, что общего между Лениным и Гитлером? Фанатизм. Ради идеи они могут пойти на все что угодно. У этого типа людей нет морали (разве какая-то своя мораль). При этом были в Гитлере гипнотизм и обаяние. Многие женщины из-за него кончали с собой. Этого не добиться одним актерским мастерством. Ева Браун дважды пыталась покончить с собой.

При этом она всегда была «фройляйн Ева». Только когда прорвалась к нему в осажденный Берлин, он женился на ней. Она-то героиня: приехала умирать во имя любимого человека. А он не любил, наверное, никого.

Родной тиран

Мне гораздо труднее было играть Ленина. Гитлер – это все-таки наш враг. А Ленин – наш бог. Мы ведь жили в атеистической стране, редко в какой семье по-настоящему верили. С детства помню: «Когда был Ленин маленький, с курчавой головой…» И даже когда Сталина развенчали, Вознесенский писал: «Уберите Ленина с денег, он для сердца и для знамен».

Вот здесь приходилось себя перебарывать. Я человек не религиозный, но понял тогда, что заповедь «не сотвори себе кумира» очень для нас важна и актуальна. К сожалению, откровения не передаются по наследству: следующее поколение спотыкается на том же самом месте. Кто бы подумал, что в нашей стране могут вырасти фашисты?

– Но все-таки Ильича было жалко, когда ты его играл?

– Мы закончили съемки в августе. Потом четыре месяца монтажа. В ноябре Сокуров пригласил к 9 утра группу на просмотр. И вот там, в кинотеатре «Аврора», мне вдруг так стало жалко моего Ленина. Но ведь на экране был не я. Интересное ощущение. То же было и с Чеховым. Я смотрю и вижу, что это и не Чехов, и не я – синтез какой-то. Два разных человека сидят, два века сидят – и это видно.

Многое снималось на импровизации. Например, финал «Тельца». Сегодня нам уезжать, через два часа заходит солнце. Мне оставалось только слушаться Сокурова, который держал в голове весь фильм. Он к тому же был еще и оператором.