Наше преступление - Иван Родионов

XI

двокат выпил из стакана глоток воды и продолжал:

– А все-таки нам, во что бы то ни стало, надо выяснить, как, при какой обстановке, при каких обстоятельствах, по каким мотивам произошло это преступление? Раз нет прямых доказательств, ясно говорящих, что случай этот относится к тому или другому разряду преступных деяний, приходится рисовать картину по разрозненным штрихам.

И тут нам поможет разобраться единственно только критическая оценка следственного материала.

Обвинитель отрицательно отнесся к показаниям пяти свидетелей защиты. Пусть так. Не противоречу, – не противоречу потому, что я не претендую на редкий дар чтения в чужих сердцах, каким иногда Господь Бог наделяет избранных людей, потому оставляю свидетелей защиты в стороне, как будто их и не бывало в этом зале, и, как частный человек, охотно допускаю, что все свидетели обвинения – одна ходячая добродетель на двух ногах. Но, господа, как защитник подсудимых я, по долгу совести и присяги, обязан показания свидетелей подвергнуть всесторонней критической оценке.

Не думайте, господа присяжные заседатели, что я свидетелей противной стороны, свидетелей обвинения, подозреваю в преднамеренной лжи или неискренности. Оборони Бог. Но я думаю, что совершенно один Бог и только Он один не может ошибаться, люди же самые искренние, самые правдивые – только потому, что они – люди, значит, существа несовершенные, – могут невольно впадать в ошибки, могут невольно грешить перед истиной.

Свидетель Рыжов дал самые ценные показания. С него и начнем. Собственно, только на его показаниях и зиждется обвинение. Он один очевидец дела. Он рассказал нам, как все парни мирно пьянствовали у кабака, как перебранивались, как показывали друг другу кулаки, как пятеро поехали, а один остался, как потом этот оставшийся догнал их у Хлябиной горы и тут произошла свалка. Но из-за чего, кто начал свалку, Рыжов нам не объяснил. Правда, он говорил, что подсудимые ссорились с Кирильевым, ругали его, но он же и добавляет, что и Кирильев не оставался в долгу: они его бранили, и он не молчал; они подносили ему к носу кулаки, и он отвечал им такими же выразительными жестами. Отсюда совершенно не видно, что подсудимыми было задумано избиение из мести. Я спрошу вас, господа присяжные заседатели, с чего начинаются обыкновенные мужицкие драки, сплошь и рядом кончающиеся смертельным исходом? Ведь не так же, что увидели два мужика друг друга сошлись, вежливо раскланялись, еще вежливее пожали друг другу руки, потом наговорили друг другу утонченнейших любезностей, а затем, не поплевав даже в кулаки, хлоп-хлоп-хлоп друг в друга и в ус и рыло. Нет. Ведь каждый мужицкой пьяной драке всегда неизбежно предшествует длинная прелюдия из угроз, брани, взаимных попреков и подзадоривания, а самое рукоприкладство уже начинается позднее, когда поразгорячили друг друга, обругали на чем свет стоит, и когда уже брань и укоры не удовлетворяют расходившегося сердца, тогда только и рукам воля. То же самое было и здесь. Но проследим дальнейшее поведение свидетеля Рыжова. Когда убивали Кирильева, он и пальцем не пошевелил в его защиту. Ведь, господа, когда на наших глазах дерутся чужие люди, мы можем пройти мимо и не вмешаться, побоимся, что, пожалуй, самим влетит ни за что, ни про что; но когда убивают человека, да еще односельца и приятеля, тут и картина, и настроение меняются. Перед страшным призраком смерти, грозящей человеку близкому, наше личное чувство самосохранения отходит на задний план, стушевывается. Тут уж забываешь о себе и принимаешь все меры, чтобы убийство не совершилось.

Но, оказывается, свидетель Рыжов скроен на особый лад, чем все мы, грешные. По крайней мере, он сам так рекомендует себя. Он, этот молодой силач, таскающий пятнадцатипудовые тяжести, у которого еще мускулы болят от работы, значит, развиваются и крепнут, струсил настолько, что в защиту убиваемого товарища, что называется, – не пикнул. Неужели такие неодолимые витязи эти подростки (поглядите на них!), что двое сильных мужчин не могли от них отбиться?! Сам покойный Кирильев, по отзыву того же Рыжова, богатырь был! Да если бы на его сторону стал Рыжов, что было бы? Несомненно, что мы не сидели бы в этом зале, не разбирали бы этого кровавого дела, просто потому, что оно не совершилось бы. Передрались бы, наставили друг другу синяков и фонарей – и делу конец.

Но самая драма закончилась. Поверженный Кирильев остался на дороге, остальные, как ни в чем не бывало, продолжали путь. Этого мало! В селе Хлябине, всего в пяти каких-нибудь минутах езды от места побоища, парни останавливаются, и только что потрясенный, струсивший почти до потери сознания свидетель Рыжов соскакивает с телеги, самолично выпрашивает у одной хозяйки чайную чашечку и пьет из нее вместе с другими водку.

Изволите ли видеть, из горлышка-то тянуть показалось недостаточно комфортабельно! Это после такого-то кровавого зрелища, после такого-то потрясения, после того, как насмерть избитый приятель оставлен на проезжей дороге захлебываться в собственной крови! Воля ваша, тут что-то то, да не совсем то.

Но об этом речь впереди.

Не так вел себя свидетель Демин. Этот обиженный Богом человек оказался совсем евангельским милосердным самарянином и куда храбрее манчжурского героя Рыжова. (В зале раздался сдержанный смех.) Он, которому только что угрожали смертью, как только преступники тронулись в путь, не пустился бежать без оглядки от страшного места, не стал также и бражничать с преступниками. Уж чего-чего, а водки-то они для него не пожалели бы. «Пей, мол, Иван Демин, только молчи, не выдавай!» Ведь как там ни рассуждайте, преступники были у него в руках. Нет, вместо приятного препровождения времени или вместо того, чтобы бежать без оглядки от проклятого места, Демин в темноте пошел отыскивать потерпевшего, отыскал его, чиркнул спичку, подробно рассмотрел избитого, пока не узнал и не убедился, что избитый не кто иной, как его односелец Иван Кирильев. И даже после этого Демин не бросил несчастного без помощи, а побежал на деревню, взбудоражил всю семью Кирильева, привел к избитому его жену и мать и провозился с ним вплоть до того времени, пока не сдал его в городскую больницу, т.е. сделал все, что было в его силах.

Теперь два слова о свидетеле Ларионове. Ну, зачем он попал в свидетели? Оказывается, пьянствовал он вместе со всей честной компанией, пил тоже, вероятно, наравне со всеми, потому что в мужицких пирушках соучастники не допустят, чтобы кто-нибудь один хлестал больше, а другим осталось бы меньше этого сладкого пойла – водки. А между тем Ларионов был настолько пьян, что проспал всю дорогу и не видел и не слышал, как рядом с ним убивали его приятеля. Какое же заключение можно вывести из его показаний? Да только одно, господа: Ларионов нам служит показателем, насколько хороша была вся честная компания. Если Ларионов упился, что называется, до положения риз, то и остальные его собутыльники не далеко от него ушли, и если не спали, то были в том состоянии невменяемости, когда уже сами не понимали, что творили.

Обвинитель особенно останавливался на показаниях почти всех свидетелей обвинения, утверждавших, что поводом к убийству Кирильева послужило то обстоятельство, что он отобрал у отца подсудимого Степанова свою землю, что-то около десятины.

Случай отобрания земли действительно имел место. Я даже допускаю, что случай этот мог возбудить неудовольствие на Кирильева среди членов семьи Степанова, но, во-первых, земля была отобрана по крайней мере за полгода или даже за год до преступления и не в характере русского человека таить так долго на душе злобу. Во-вторых, обе семьи: Кирильевых и Степановых находились в самых тесных дружеских отношениях вплоть до рокового дня 25 августа. В-третьих, земля была отобрана у отца Степанова, а не у самого подсудимого Степанова. Отец еще мог питать неудовольствие на Кирильева, а сыну-то что? Одно из преимуществ молодости это – скоро забывать обиды и огорчения, а тут и обиды-то никакой не было. Была деловая сделка и по желанию одной стороны нарушена. Мало этого, нарушена она была с ведома и согласия Степанова-отца. Следовательно, может ли вообще тут быть речь о мести? В-четвертых, и это самое главное, прошедшие перед вами свидетели хотя и утверждали, что будто бы Степанов неоднократно грозил отомстить Кирильеву за отобранную землю, но на мои вопросы ни один из них не показал, что он, свидетель, сам лично, своими собственными ушами слышал от Степанова угрозы Кирильеву. Наоборот, все отвечали, что «так, мол, говорят в народе, что Степанов грозился». В этом пункте, господа, придется несколько подробнее разобраться, потому что этот пункт обвинения довольно серьезен.

Если бы свидетели на очной ставке с подсудимым сказали в этом зале: «Ты там-то тогда-то говорил нам, что убьешь Кирильева за отобранную у отца землю» или что-нибудь в этом роде, – это было бы веское свидетельское показание. На таком показании можно бы обосновать обвинение в убийстве из мести. Но, как вам известно, таких показаний нам не дали, все ссылались на то, что «так говорят, мол, в народе».