Наше преступление - Иван Родионов

Присяжным тоже понравилась эта речь. Никто из них уже не сомневался более, что перед ними сидят заведомые убийцы, которым никак нельзя дать ни малейшего снисхождения. Слушали почти все со вниманием, хотя и не все одинаково. Старшина-немец со своим налитым лицом и красной лысиной на круглой голове, сразу уходившей в плечи, так и замер в наклоненной позе, не шевелясь и не сводя выпученных глаз с оратора за все время; седенький старичок – приказчик, опершись подбородком на руку и наклонив одно ухо, тоже сидел неподвижно и смирно, как бы пригорюнившись, и слушал речь с кротким благоговением, как благочестивые простолюдины слушают чтение божественного писания; остальные, сложив руки на коленях, часто и осторожно отдувались, видимо от напряжения, с каким они слушали непривычные для их уха слова, но слушали внимательно, без сонливости, что заметно было по их оживленным глазам на волосатых лицах, и только один из присяжных все время клевал носом, и когда просыпался, каждый раз испуганно оглядывался на судей и, желая замаскировать непреоборимую дремоту, осторожно откашливался.

Адвокат встал из-за столика и энергично шагнул к присяжным.

Теперь его невысокая фигура вся была налицо от макушки, поросшей крепкими, черными, коротко остриженными волосами, до широких, слегка задранных кверху носков его больших ладьеобразных лоснящихся штиблет на чрезвычайно толстых подошвах. Казалось, изо всех пор его сытой, самоуверенной фигуры веяло несокрушимым благополучием и самодовольством. Об этом свидетельствовали румянец его полных щек, необыкновенно дружная, густая растительность на лице и голове, уверенная округлость как жестов, так и членов его фигуры, уже обложившейся слоем подкожного жирка. Чувствовалось, что минет годок-другой благополучного жития, и молодой адвокат отяжелеет и обрюзгнет. О том же благополучии и самоуверенности свидетельствовали и дорогого сукна новый черный фрак адвоката, его жилетка с вырезом, доходящим почти до основания брюк, его белая, твердая, как панцирь, манишка, наконец широкие брюки, сложившиеся резкими складками на подъемах ног.

И в покрое платья и в манере носить его сразу бросались в глаза все признаки своеобразного московского франтовства, франтовства человека хотя и молодого, но солидного, уже познавшего себе цену.

Адвокат с жестом престидижитатора, готовящегося мудреным фокусом удивить публику, начал свою речь, и его грудной мужественный баритон с бархатными жирными нотками сразу разбудил притихнувший зал.

Повеяло каким-то особым могучим, самоуверенным духом. Казалось, этот голос говорил слушателям: «Вы вот уверены, что подсудимые виновны, а я докажу вам, что они невиновны, и вы мне непременно поверите».

После первых же слов оратор овладел вниманием всего зала. Даже лица судей оживились. Правый член, давившийся зевотой и время от времени так крепко сжимавший свои пухлые руки, что на их тыловых частях появлялись белесоватые пятна, теперь внимательно следил за всеми движениями адвоката. Левый член, за все время процесса принимавший живописные позы в своем кресле и подолгу засматривавшийся на предмет своих любовных вожделений – молодую девушку, сидевшую в переднем ряду публики, теперь своими круглыми глазами навыкате уставился на адвоката.

Председательствующий, не пропустивший ни одного слова товарища прокурора и записавший все «галки», которые намерен был «накидать» ему в своем резюме, с большим удовольствием и интересом следил за развитием защитительной речи.

Речь защитника, чрезвычайно ясная и раздельная, так же, как его костюм, наружность и манеры, изобличала в нем чистокровного москвича. Он скорее пел, чем говорил, заметно акал и налегал на звук «ш» в некоторых словах, где пишется «ч».

– Господа присяжные заседатели, – так начал он, – перед вами на скамье подсудимых три крестьянских парня. Их обвиняют в тяжком преступлении – в лишении жизни человека, человека им близкого, их товарища и друга, с которым за какой-нибудь час до преступления они мирно пировали.

Конечно, они совершили тяжкое преступление, они виновны и за свою вину несомненно должны понести наказание, и я – защитник их, не отрицаю их вины и не прошу оправдания, я прошу только одного: прежде, чем вынести им ваш нелицеприятный приговор, разберемтесь и взвесим с возможной точностью, не упуская ни единой мелочи, при каких обстоятельствах произошло это возмутительное преступление – лишение человека жизни.

Но, господа, прежде чем приступить к разбору обстоятельств этого тяжкого дела, я позволю себе сделать маленькое отступление. Оно необходимо, и вы сами поймете, почему оно необходимо. Надо вам сказать, что по духу своему наш закон карает не за самый факт преступного деяния, а за злую волю, проявленную в этом деянии. На этом-то основании за одинаковые по результатам преступления налагаются судом совершенно различные по своей строгости кары. На первый взгляд это кажется каким-то противоречием, каким-то несовершенством закона. Ничуть не бывало. Это и есть его высшее совершенство. Позволю себе пояснить примером.

У вас в квартире случился пожар. Чтобы спастись, вы бросаетесь к выходу, но вся лестница в дыму и огне. Не помня себя, вы кидаетесь к окну, высаживаете раму и прыгаете вниз. На свое и ваше несчастие по тротуару как раз в это время проходил ребенок. Впопыхах вы не заметили его, всей тяжестью вашего тела обрушились на этого ребенка и задавили его насмерть. Как-никак, вы лишили человека жизни, следовательно, вы совершили преступление. Но скажите, Бога ради, какой суд вменит вам в вину ваше невольное преступление? Да никакой суд не вменит. Много-много, если вас присудят к церковному покаянию.

Теперь возьмем другой пример. Допустим, вы жестоко поссорились с соседом, допустим даже, что он – дурной человек и обидел вас без причины. Вы настолько возненавидели его, что решились отомстить ему во что бы то ни стало. Случай вам помог. Идете как-то вечером по дороге, а ваш недруг свалился пьяный в канаву и храпит себе. Место безлюдное. Бес толкает в бок, нашептывает преступные мысли: «Случай, мол, редкостный, упустишь, так жалеть будешь, прихлопни и... концы в воду». Вы соблазнились, схватили камень и убили своего соседа. Злая воля ваша взяла верх над совестью, и вы совершили преступление. Суд не даст вам ни малейшего снисхождения и присудит к наивысшей мере наказания. А ведь результат-то как в первом, так и во втором случае одинаковый – лишение жизни человека! Но почему же такая разница? Да только потому, что в первом случае в вашем преступлении злая воля не участвовала, и вас всякий пожалеет, как несчастного человека, ставшего невольным убийцей невинного ребенка, во втором случае вами исключительно руководила злая воля. Она поработила вас, она была вашим хозяином. И всякий отвернется от вас, как от человека, руки которого запятнаны кровью ближнего.

Возвратимся теперь к самому факту избиения Кирильева.

В этом зале выяснилось, что за несколько часов до совершения преступления трое подсудимых, два свидетеля и пострадавший Кирильев – все вместе мирно пили водку у кабака. Случилось это в субботу под вечер, т.е. в такую пору, когда православные христиане собираются в храмы славить Бога, а в это время деревенская молодежь славила у кабака черта. (На скамьях присяжных и в публике послышался сдержанный смех). Не смейтесь, господа, – серьезным тоном продолжал адвокат, – в свое время объясню, почему именно я так выразился. Парни пили водку и выпили ее немало. Это обстоятельство, господа присяжные заседатели, особенно прошу запомнить. Как во всякой пьяной мужицкой компании, сперва шли задушевные разговоры, потом мало-помалу перешли на припоминание друг другу обид, дальше перебранка, тыканье к носу кулаков и т.п. Одним словом, все шло по ряду, честь честью, как в этих случаях полагается. Но как бы то ни было, у кабака все обошлось благополучно. Пятеро более благоразумных поехали домой, а шестой – самый жадный до вина остался у кабака один. Он еще не выпил свою порцию; ему еще рано было расстаться с бутылкой. Но вот, когда парни удалились уже версты на полторы от города, на дороге их догоняет этот шестой – Кирильев.

Тут, господа, мы подошли к темному месту. Данные судебного следствия не разъясняют нам самой обстановки и обстоятельств преступления. Единственный очевидец – свидетель Рыжов дал нам крайне сбивчивые показания. Неизвестно, что недавние друзья, а теперь враги говорили друг другу, из-за чего произошла ссора, кто первый ее начал, кто первый нанес удар. Другой свидетель Ларионов, по его показаниям, в это время спал сном праведного, ничего не видел и не слышал и, конечно, ничего не мог нам сообщить.

XI

двокат выпил из стакана глоток воды и продолжал:

– А все-таки нам, во что бы то ни стало, надо выяснить, как, при какой обстановке, при каких обстоятельствах, по каким мотивам произошло это преступление? Раз нет прямых доказательств, ясно говорящих, что случай этот относится к тому или другому разряду преступных деяний, приходится рисовать картину по разрозненным штрихам.