Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

Я расстроен, мои мысли тоже наподобие «Э-э…э-э…эй», и мне передается молчаливый страх. Все вокруг в нервном напряжении, и во всей обстановке есть нечто большее, чем безнадежность осеннего ливня. Переждем дождь все равно где, только не в этом городе. Натягиваем капюшоны, я свой тщательно завязываю и натягиваю на глаза, как шоры; выезжаем, ныряем в ливень. В нескольких километрах за городом находим на дороге пустую хижину — домик для рабочих, ремонтирующих шоссе. Заходим внутрь, зажигаем спиртовку и подогреваем литр вина с сахаром и изюмом. Это придает нам сил. Дождь медленно прекращается, на улице проясняется. Едем дальше. Местность плоская. В одной деревне я купил кусок колбасы и банку горошка. Под вечер мы устраиваемся в одиноко стоящем в поле сарае, набитом соломой. Оставляю велосипед и направляюсь в деревню, находящуюся в нескольких сотнях метров. Тадзио: «А ты куда идешь?» — «Пойду поищу владельца сарая и спрошу, можно ли нам здесь переночевать». — «Ясно, ясно…» Владелец охотно соглашается: «Только будьте осторожны с огнем». Вечер ледяной. Я стряпаю ужин и насвистываю. Не знаю, почему, мне вдруг вспомнилась симфония Бизе. Но не помню какая. Тадзио слушает. «Ендрусь, это замечательно. Что это?» Спиртовка шипит. «Сколько нам еще до Парижа?» — «Завтра посмотрим».

Париж, 29.9.1940

Нас постоянно сбивает с толку немецкое время. Утром серо, кажется, что еще только шесть, а уже восемь. Летом французские часы переводят на час вперед. Пришли немцы и перевели еще на час вперед. Пока мы приготовили завтрак и уложили вещи, уже двенадцать. День настолько холодный, хотя и немного солнечный, что мы прячем шорты, надеваем брюки и свитера. Выезжаем на дорогу и ищем первый километровый столбик. «Париж 135 км». Смотрю на Тадеуша. «Финишируем?»

— Если хорошо икнуть, к вечеру можно доехать. Финишируем!

Дорога ровная, мы сразу набираем сумасшедшую скорость. Стрелка спидометра показывает 25–28 км. Если бы не вещи, это была бы почти гоночная езда. При такой нагрузке вообще перестаешь думать. Мысль превращается в километры. Впереди на багаже у меня закреплены часы, и я все время смотрю на них. Крутим педали. Я возвращаюсь, я действительно возвращаюсь. У меня нет ощущения, что я здесь чужой, мне не кажется, что я нахожусь в чужой стране. Я возвращаюсь к себе. Долгие недели скитаний по жаре полностью стерлись из памяти. Я думаю о моих улицах в Париже так, как раньше думал о моих улицах в Кракове. То и дело впереди белеет километровый столбик, приближается, вот он; еще 100 м, 200 м, 300 м…

Мы пролетаем через Санс. На дороге начинают появляться желто-черные вывески и немецкие указатели. Расстояние на них до городов, лежащих на пути, всегда на один или два километра отличается от указанного на французских указателях. ОНИ всегда все лучше знают: не 45 км, а 46 км. Das ist ja doch ein Unterschied[233]. Они что, всё повторно измерили? С них станется. В любом случае, все карты Мишлен недействительны. Названий городов еще не изменили. Видимо, французам удалось в данном случае быть точными, хотя неизвестно, например, не назывался ли Мелен при Карле Великом Меляйн… Три часа. Проезжаем Монтро. Позади почти 60 км, остается примерно 78 км до Нотр-Дам. Половина Монтро в руинах. Воскресенье, и люди гуляют по улицам. Сразу за городом набираем прежнюю скорость. Оставляем Фонтенбло слева и мчимся на Мелен. Я не свожу глаз со спидометра и часов, но уже чувствую усталость. Руки немеют, спина болит. Я больше не могу удерживать скорость. Четыре часа дня. Едем без передышки четыре часа. Около пяти въезжаем в Мелен и, почти не замедляясь, снова на шоссе. Чувствуется приближение Парижа. Много велосипедов и тандемов. Он, она и тандем выехали на воскресную прогулку. Как в старые времена. Сажусь на заднее колесо к одному из супружеских велосипедов (тандем всегда напоминает мне французскую кровать), и мне удается перевести дух. Сразу легче. Но через десять километров не выдерживаю. Мы выдохлись, более пяти часов несемся без перерыва, без отдыха, без крошки еды. Еще 30 километров. Думаю, что мы можем отдохнуть. Съезжаем на обочину и спрыгиваем с велосипедов. Стоим, не чувствуя ног. Они превратились в жесткие ходули. Cидим в канаве и только сейчас ощущаем сто с лишним километров, которые мы проехали за пять с половиной часов. Снижение скорости в городах отняло у нас много времени. Мы едим колбасу, сыр, джем и молоко. В кружку с молоком кладу много сахара. В шесть отправляемся дальше; начинаем гонку с ночью. На дороге много велосипедов — все нагружены. Тянут прицепы с мешками, полными картошки. Мы едем медленнее, ноги не хотят работать, каждый километр длится вечно. Садится солнце, красное и большое. Любой ценой мы должны успеть засветло, потому что у нас на велосипедах нет фар. Стараюсь из последних сил. Едем. Придорожные бистро со сквериками, перед ними — серые автомобили, ОНИ развлекаются. Слышны немецкие песни. Над террасами кафе большие вывески Bier[234]. Ну да, биргартены под Парижем.

Уже недалеко, уже нельзя ехать по дороге, и мы должны съехать на специальную дорожку для велосипедистов. Конечно. Внезапно Тадзио кричит: «Ендрусь, у меня зад накрылся». Как раз при въезде в Венсенский лес. Мы останавливаемся и быстро совещаемся. В заднем колесе Тадеуша торчит маленький гвоздик. «Оставим, я его подкачаю, а когда спустит, я его опять — вжик…»

Смеркается. Я становлюсь все более нетерпеливым, хочу домой. Она уже два месяца не знает, что со мной… Еще раз ускоряюсь. Нужно ехать как можно быстрее, колесо Тадеуша понемногу спускает, а на каждое подкачивание уходит несколько драгоценных минут. Переезжаем мост через Марну, въезжаем в лес, Париж. Около зоопарка снова приходится подкачивать. Еще не темно, но уже надо бы ехать со светом. Из зоопарка доносится резкий запах из клеток со львами и тиграми, кричат птицы. Меня охватывает томность. Доезжаем до Порт-Доре и поднимаемся наверх по авеню Домениль. Я так взволнован, что хочется плакать. Вот «наш» фонтан, а здесь «наша» гостиница, в которой мы когда-то жили. Приветствую каждый камушек, каждое дерево. О, вот здесь 1 сентября прошлого года я выхватил у мальчика «Пари-Миди» и прочитал, что началась война. Гению на колонне на площади Бастилии{124}, на славном Бастоше, мне хочется пожать руку. Ça va?[235] Нет, это не чужой город, я действительно возвращаюсь к себе домой.

Уже темно. Полицейские очень тактичны и не замечают нас. Сразу видно, что это французские полицейские, а не гестаповцы, переодетые в мундиры французских «фликов»