Стихотворения и поэмы - Микола Бажан

168. НОЧЬ ГОФМАНА

По утлым ступеням, в провалы, в ямы, в тьму,По утлым ступеням, по сходам огрузнелым,По склонам гулким и обледенелым,В сырую щель, в проклятую корчму,В корчму без вывески, без клички, без прозванья,Где бюргер бешеный — бродяг бездомный дух,В корчму фантастов, возчиков и шлюх,Позорных вдохновений и страданий…Разинулась она, закопанная вглубь,Прокисшим ртом пьянчуг с трухлявыми зубами,И сало от свечей к дубовому столуК дебелым кружкам подтекло буграми.Как кулаки, круглы и вздуты,Тяжки, как яблоки, плоды добра и зла,Они на неуступчивых столахНалиты оловом, вином или цикутой…Скрипят, визжат и верещат столы,Заляпаны вином и пальцами захватаны,Жир от свечей кусками узловатымиРастаял, заворчал и по столам поплыл.Торжественно идет таинственный обрядПирушек выспренних, задумчивых проклятий,Где каждый пьяница — философ и фанатик,Сновидцам брат, Серапионов брат.

Тут тысячи часов, тут тысячи ночейХохочет, пьянствуя, безумный Амедей,Поэт-злословец, выдумщик бездумный,Ночной король торжественно-безумныхИ похоронных ассамблей.Вот он расселся — куцый Мефистофель,Недобрых пиршеств хмурый властелин.Что возгласы жены и шлепанье пантофель,Вражда советников, и ордена, и чин?!Глотая молча дым, слюну и слизь вина,Молчит и двигает всё чаще и суровейСвоей изогнутой, подобно нерву, бровью,Изогнутой, как кошачья спина.То он — гигантский кот, сластолюбивый,                                                                 льстивый,То он — замученный виденьями маньяк,В гурте распутников, поэтов и кривляк,Глядящий дьяволом и девкой похотливой.То он — гигантский кот, добрейший котик Мур,Сгибает спину, когти выпуская.«Хмельной камергерихт!» — вопит корчма слепаяСреди корзин, во мгле магистратур.Театр чудовищ — к полночи возник;Он открывается поэту и фантасту,Презренье делает крутую бровь клыкастой,И в десны бьет взбесившийся язык…«Хозяин, я не пьян! Я, словно смертник, — щедрый,Хозяин! Дай свечей! Хозяин, дай огня!Вина, хозяин, дай! Дай сахару и цедры!Виват, поэзия! Так выпьем за меня!Так зажигайте спирт! Пылай, автодафе!Где спирт горит, как мучеников души,Кричите яростней, кликуши,В берлинском неприкаянном кафе».Бушует дикий пунш в летающем огне,Синея, язычки подпрыгивают в горуВ округлом, как живот, блестящем чугуне.«Хозяин, пуншу Теодору!Хозяин, истина в вине!»И словно уголь тайных инквизицийСтуденая заря горячего вина…Ну что ж! Черпай из чугуна,Из брюха чугуна подземную водицу!

Расплывшися, плывет в осоловелом взореСумятица голов, и мускулов, и плеч,Подносят рыцарские шпаги свеч,Проходит карнавал ночных фантасмагорий,Лютуют молнии ужасной тишины,Рты разорвав дымящимся железом,И катятся слова по кручам фразы в безумь,Как будто в бездну валуны.Встает огонь, как столп, встает, как столп                                                                  бесчинный,Как столп и стон над сгорбленным столом…«Я хитро вырвал у кончиныИ эту ночь с наитьем и вином…Кладу на плечи ночь наитий,Как стыд, как ветхую милоть,И плоть мою, отравленную плоть,Терзаю, зол и ненасытен.В стыду и мерзости, в бреду и страстиПовелеваю призракам-словам,Из прорв сознания, из человечьих ямВы пауками тихими вылазьте,Как пауки, чей взор нечист,Ползите вы без страха, без отваги,Дабы я трупами вас положил на листБледнеющей от ужаса бумаги…Так сохраняй, скрипучий манускрипт,Горящую труху от дьявольских сандалий,И чтобы чугуны быстрее закипали,Еще углей, еще углей подсыпь…»И сердце рвется с грохотом вериг,Греми ж веригами, отверженный бродяга…

У друга он берет стакан, где бродит влага.Чтоб потушить пылающий язык…Вой собутыльников, а он стоит, внимая;Стоит и слушает, безумный Амедей;И, словно краб, вползает вонь густаяВ гортани обессиленных людей…Ему невмочь… Корчма дрожит от страсти…От слов и от винаСмертельно утомлен,Просмоленный, тягучий, черный кнастер[84]Своей ладонью разминает он…Но зарево колышется на славу —И тьма растет и шепчет вкруг стола.Небрежная служанка принеслаКартузы с табаком, мясистым и курчавым.Вихляющийся дым плывет из чубуков,Большие мундштуки хрипят от напряженья.И входит тишина на долгие мгновенья…Видений бестолочь и путаница снов.И, чубуки приставив, как кларнеты,Высасывают дым и пробуют на вкусУтихомирившиеся поэты!О, трубок музыка, кантаты табаку!Ах! Ах! Довольно слов, наитий, бреда, смерти,Он не пугает нас, немецкий добрый черт!Где ноты, Амедей? Где Гайдновы концерты?Импровизатора встречает клавикорд!О, стиснуть бы аккорд бледнеющей рукой,Чтоб наливался звук и композитор бился!Так он идет. И верный ветер взвился,И дым, как флаг, улегся под пятой.И давит он рукою волосатойНа клавиш укрощенные клыки……Уж бьет двенадцать раз! Захвачены в тискиДва черных пальца циферблата,Как бы творя обет заклятыйСерапионовому брату,Макая пальцы в час, в священный час тоски.«Друзья, пора идти! Подайте нам плащи!Не будем же, друзья, чрез меру романтичны…»…Дождь на дворе…                            Ступенька верещитПером натруженным и педантичным.Берлин расписан почерком дождей,Колючей готикою капель заостренных,Везде колючий дождь — круговорот ветвей;Кто, ужас поборов, преодолеет стон их?Идет, шатается, бормочет в полуснеСоветник Гофман, шаркая по лужам,А улица за ним, как гамма, кружит, кружитИ гаммой тянется, сникая в тишине.Пустая площадь заросла дождем,Ручьистой рощей неподвижных ливней…И над прохожим с кошачьим лицомОни, как звук, сильней и неизбывней…Ах, колоннады тонкоствольных струй,Ах, выдуманный дождь из прорезей и стрелок,Качайся и спадай, качайся и лютуй,Бей о порог сеней обледенелых!Знакомый дом… Распаренное телоЖены… Колпак и стеганый халат…Большая печь и сладковатый чад,Синеющий под лампой закоптелой.«Амелия, ты спишь? Амелия, ты где же?Стучат, Амелия, второй и третий раз!..»— «Ты это, Амедей? Шатаешься, невежа!Подошвы оботри, зачем заносишь грязь!»Ботинки выставив, чтоб высохли у печки,Смеется про себя лукавый Амедей,И улыбаются на изразцах овечки,И рыцари, и девушки, лазури голубей.И вот брюхан, раскрашенный лазурью и кармином(Домашняя идиллия фламандских маляров),Лукаво подмигнет ему за розовым овином,Схватив в охапку девушку, пасущую коров…Фламандка-печь распарилась в цветах и                                                              пестрых бантахРаскормленною девкой, румяной, как заря,Играет изразцами. Блестящие драбанты [85]То умброй отливают, то синькою горят.Пол медленно поскрипывает. Вздрагивают двери…И Гофман во владениях своих обычных чар,Где на пузатом старом секретереКрылатое перо и кожаный бювар.

169. ЧИСЛО

Когда межа, как семя, пророслаИ отодвинута границею другою,Тогда число — не мера для числа,Оно осталось только скорлупою.Оно — угасший угль.                                 А дымка над золой —Как бы руин и катастроф куренье,Гордыня капищ, преданных забвенью,И Пифагора жертвенник пустой.

Так восходил в бесцветно-ясной выси,Так в хладе волхвования блисталСкупого обелиска древних чиселГраненый и насыщенный кристалл…

Тогда монархия простерла над векамиСвой скипетр тягостный, свой ум и знамя,Свой жадный Рим, свой чванный Вавилон,Кристаллы чисел, кодексов, корон.Алхимики огонь вздували в горнах,И закипала в пузырях ретортЧума, подобная костям холопов черных,И черный мор, и ненависть, и черт.Пары взрывались, словно мгла седая,Взлетал язык огня, как готики язык,—И восходил кристалл, ясней, чем смертный крикОн страшен был, в реторте оседая.Кристаллом грузным упадал на дноВо чреве колбы, в скляннице прозрачнойГомункул чисел — тот урод невзрачный,Которому развиться не дано.И мудрость матерью бродила чернойС сухим, как гостия, и жарким животом,Отравленная зельем наговорным,Мистическим охваченная сном.Она брела, как сон и паранойя,Сомнамбулой скользила неживой,Число, как деспота, на щит вздымая свой,Над дыбою, над всей землей чумною.Число — монарх, оно идет на троны,Являет чудеса и совершает суд.Столицы замкнуты, и замкнуты законы,И в знаки чисел входит абсолют.

Число — как обелиск незыблемым владыкам.Но пеплом смерти всё занесено,И в щели в памятнике их великомВонзает стрелку новое зерно.

И откупщик спешит к дворам монаршим,И феодал свой меч отдать в залог готов,И страсть властителей — лишь страсть купца,                                                                         и вновьТруба купеческая воет марши,И корабли полны, и снасть звенит на них,Они плывут, и скрип пера гусиногоЛетит за ними вслед по титлам желтых книг,Доходы все проверив до единого,И опозорив, и смутив число,И уважая то, что возросло,Что можно взять и что побеги гонит,Что бьется пульсом в денежном мешке,Как сердце, взвешенное на ладони,Как золотой дукат в торгашеской руке.И числа возрастают всё упрямей,Всё возрастают, рост определив,Прилив торгашеских расчетов, их отливШумит на севере и юге над морями.И раскрываются гроссбухи и моря,Линейки книг — как синих рейсов лента.Как бы флотилия, плавучих чисел рядПодходит к Корсике из Генуи и Гента.И дальше, сквозь Ла-Манш, Бискайю,                                                          ГибралтарЗаботливый купец уже везет товар,Купец предвидит в прозорливом трансе,Как, взрезав сетку строгого баланса,К двум Индиям прекрасным, на экваторПлывут тяжеловесные фрегаты.

Вот четким почерком начерчены нули —И голову купцу от них вскружило,Он видит Африку, где золотые жилыВ расщелинах глубоких залегли.И дальше вписывает почерк бойкийФигуры единиц, счислений частокол.Так караван, построившись, пошел,Рабы несут клыки кривые, словно двойки.

И был разверст и потрясен весь светЖивительной грозой противоречий.Но, в вечном росте двигаясь вперед,Бессменное коловращенье цикловСамо свергает грань, к какой оно привыкло,И, поглотив ее, к другой меже идет.Прыжок растущего и катастроф удары,Сосредоточие страстей и грозный сдвиг —И новый берег у реки возник,И, словно кожа, прорван берег старый.Мильярды капель связаны в струю,И сотни струй текут рекой одною,Меняя каждое мгновенье связь свою,Волну вздымая, опуская, роя.Как пульс и ток, число растет в живом,Само крушит свой мозг, чтоб — бури                                                       отголосок —В страданьях и в борьбе, меж гроз больших                                                                  и грозокВозникнуть вновь в значении другом.В ученья книг врывается самум,Жестокий смерч, рожденный в сердце строгом,Сухая страсть, итог горячих дум,—Тень бытия живого и тревога,Грядущей правды темный, дальний шум,Ученость Гегеля — как выход на дорогу.О, чванство Гегеля —                                 добыча словоблудийИ вышколенный, мертвый марш идей.Но живы души                         у живых людей,И подлинных людей начало — эти люди.Ворота в мир распахивает труд,И входят жизнь и мысль, ведут и классу                                                               служат,И побежденное в бою оружие —Ученье Гегеля —                         вождю передают.И мысли, и сердца, и руки в напряженье,Умы и жизнь идут в одном строю,Чтоб побороть тревогу всех сражений,Спокойствие завоевав в бою.Дух Маркса миру светит на дорогах.Дух Ленина гремит в земных тревогах,—Могучим людям он принадлежит,Он взрывами, летящими в зенит,Штурмует мир —                         и с миром говоритНа языке своей работы строгой.Ведь, сталь стругая                                   и дробя руду,Гоня чугун и выплавляя медь,Дано труду,Мир объяснив, его преодолеть.Стальная мудрость учит делать вещи,Объединять толпу и раскрывать сердца.Ей дерзновенности прекрасный дар завещан —Победная уверенность творца.Как труд и мысль, познать дела и земли.О, мир поступков, трудный мир людей,Я частность отделю, все частности объемляВ единой сложности твоей!Тебя до дна,                     до семени, до краяВсего разъять, твою постигнув суть.Тебя, как цель, как жертву, я вскрываю,Но не могу на корень твой взглянуть;У бытия и мысли сложный путь —Он, расходясь, свои концы сближает.

Волненьем и страстями свет объят,Стремится сердце в мир,                              чтоб встал он мыслью вскрытым.Зачатая грозой и динамитом,Гремит их встреча, как грозы раскат.

Высокий разум гроз.                             Гроза, и мысль, и дело.Рожденная трудом                           и вновь берясь за труд,В горнилах мысли истина созрела,Она — весь этот мир — руда и грунт,И железняк, что от загара розов,И обжигающий химический состав,И синий до глубин, звенящий ферросплав,И газолин прозрачнее мороза.Ты мудростью такою овладей,Она — показанная в цифрах воля класса,Который вкладывает мысль свою в каркасыСтроений, созданных людьми и для людей;И мысль его над всем —                                      хозяин и диктатор,Прикажет — так, и верно — будет так.Он труд и мысль готовит для атак,Как будто корабли, построив их в кильватер.

И труд, и мысль. Удары землю роют,Чтоб мудрость и руду добыть из черных ямЛитейщикам и мастерам забояИ фрезеров и штолен мастерам.И человек, воспитанный цехами,Идет к победе, сквозь огонь и дым.Берет он мудрость класса, словно знамя,И знамя лучших взвеяно над ним.Под вопль орудием начерченных парабол,Под рев работ,                          под марш колоннОн из огня свое выносит право,Как знамя завершения — закон.В борьбе явлений ясные законы,Как будто армия, раскинули бивак,Остановись для нового разгона,Для новых дел, и планов, и атак.Штаб начеку.                     Не спят бойцы в дозорах;И на закон, как на плацдарм, леглоПроектом наступленья и отпораВсем классом утвержденное число.И, путь прямой открыв, войска подходят                                                             к цели,И каждое число утверждено трудомИ сверено в упорном сложном деле,А дело сверено обдуманным числом,И над строительством, что землю потрясло,В свершеньях                       и расчетах вырастая,Проходит, как колонна боевая,Животворящее могучее число.

170. ТРИЛОГИЯ СТРАСТЕЙ