Стихотворения и поэмы - Микола Бажан

170. ТРИЛОГИЯ СТРАСТЕЙ

Состарилось сердце. Подобный недугСильней и опаснее прочих болезней:Как корень, как поросли, он не исчезнет,Но ягоду плоти прорежет не вдруг.Состарилось сердце. Осознано это,Большие и малые боли страшны.И крикнуть хотел бы,                                 и голоса нету,И нет предназначенной тишины.Предатель, свидетель и гость беспокойныйТолпятся. И начат переполох.Но сердцу известно:                                    они недостойныУслышать его улетающий вздох.Сидят приживалки. В слезах домочадцы.И торг открывается опекунов.И каждый советчик, и хочет ручаться,Что право ему на наследство дано.

Тебе, чистоплюю, сердец приживалке,Другого сочувствия не понять —Ты можешь лишь пальцы заламывать жалкоДа руки сплетать и ломать их опять.Сидишь — добродетелью пахнет, как мылом.Сидишь — и унынием пахнет, как злом.Сидишь, поправляя движеньем унылымТрагических линий и складок излом.То кончиком пальцев, то венчиком губокКоснешься пылающих мышц бытияИ давишь слезу из себя, как из тюба,—Слезу из сиропа и нашатыря.Сочувствие и сожаленье,                                     ты — лекарь,Который опаздывает на прием,—Лекарство скончавшемуся человеку,Какой не нуждается в нем.

Флегмоной бесформенность пухнет без меры,Болотом, и флюсом, и тьмою в ночи,И лоном и мокрым, и черствым, и серымИ самок бесплодных, и паучих.И это хандра, словно голод неясный,Карикатура унынья. Она —Как отвращенье, и ей неподвластныНи вопль перед смертью, ни тишина.Полслова — она и полмысли убогой!Хандры недоносок — так трудно емуТаскать свой живот, безголовый, безногий,Который глядит в бесконечную тьму!И полумертва и полуживая —Хандра, ты находишься на рубеже,Где смерть и безумье друг друга встречают —Загадка — трусливым, нирвана — ханже.Не мысль и не чувство —                                      она погибает —Большая амеба — сердец неживых,Когда наступает, как в битве, на нихПодвижная, жадная гостья иная.Всегда аккуратной, и верной, и строгойТы душишь, как астма,ты мертвым сжимаешь узлом,Ты мускулы сводишь и вносишь разломО зависти скрытной и темной тревога!Ты — четких и ясных безумств метроном,И ты же — язык, что прокушен зубами;Падучей охваченная напролом,Ты хлещешь, как точным и верным кнутом,Надтреснутыми                        позвонками.Ты — зависть, и вьешься, как кнут. И струноюХребет твой натянут, нечисто звучаВсё той же бичующей нотой одноюМаниакального скрипача.Как король, он окутал себя ореолом,И правит толпою глухой.Король, ты же голый, ты — голый!Музыкант сухорукий и злой!Выходишь               и в напряжении дикомБледнеешь, и гнешься, и падаешь ниц.Колючие пальцы твои наливаются                                                 злобой и криком,Как наливается злою вакциною шприц.И ты —              не страданье,                                   тебе вдохновения надоИ почестей нужен сладчайший недуг,Чей струп, чей нарыв —                                    голгофа и также эстрада,Куда не за смертью идут.

Словно в зародыше усики, сложеныЩупальцы скуки. Кто их разберет —Муха ли это засохшая,                                 может быть,Мозг задыхается в нитях тенетГости ужасной                       и недоношенной.Их не порвать, и несешь этот гнет.Несешь, как спокойствие созданной муки,Свой мозг, эти сети извилин сухих,И слышишь в пустынных глубинах своихЖужжанье зеленой могильщицы мухи.Неси этот звук, с осторожностью холь,Как стрелку, чей путь обусловлен до боли,Словно бусоль сумасшедших безволий,Как путешествий без цели бусоль.Бледнея от звуков, повисших в зените,Усталая кровь твоя бьется без сил,И катакомбами суженых жилПроходит морлок лейкоцита.Ты — скука — несытой души лейкоцит,Который своею несломленной властьюСосет и сжимает и мудрость, и страсти,Который, как спрут, под сердцами кишит.Как спрут в глубине                            и жужжания вроде,Преследует скука,                          упав или всплыв.И в сердце незваные гости приходят.Но скука печальней других.Чувства распад. Оседает душа,И в седину допотопную падай.Это паденье, звериным дыша,—Мертвого чрева и вывихов чадо.Падаешь в ночь мезозойских лесов,В темную обледенелую тусклость,Мозг ею охвачен и вытечь готов,И на волокна расходится мускул.Так мамонт подъемлется из болот,Гиена хребет выгибает так,И так же из ямы, из бездны, встаетПещерное чувство — страх.И страх этот, грозной болезнью нацелясь,И ребра разносит, стуча в животы,И с места сшибает раздутую челюсть,И сдвинув суставы, и вывернув рты.Он кости сжимает, рвет нервы и кожу,Раздвинувши мясо, очистивши слизь,—Чтоб кости, на желтых червей похожи,Вдруг закишели и расползлись.И в горле от крика кругом заходили,Срываются кольца и падают вниз.Одервенев, на живой еще жилеКостей разрушитель повис.Сторукий, упрямый,                          все мышцы обрыскав,Такой он идет — костолом, костоправ,Чтоб около сердца, чья смерть уже близко,Добиться намеченных прав.

А дальше — торговля и беспорядокИз-за наследства. Совет и судГромил, приживалок и тунеядок,Какие по крохам его разнесут.Ты умерло, сердце?                                Ты живо?                                               Восстань же!И вот подымается, стонет оно,И хрипнет, и дышит слабее, чем раньше,Меж смертью и жизнью распределено.И что это — выход, победа настала?А может быть, кризис, а может быть, риск?Желание вырваться из подвалов,Где гибель, и тленье, и воздух закис.Привычною                мерой                          нельзя уже мерить,И суд, и столетий открылся пролет.Как приговор, опускаются двери,Отчаянье в них встает.И тяжестью занята область пустая,Громадой заполнена пустота.Пустая рожает,                       и кровь разрываетЯму ее живота.И что ты родить, безъязыкая, смела,Себя выворачивая до дна,—Ребенка, который годится для дела,Чернильную кровь или груз колтуна?Разверсты, на мокром пульсируют телеЗияния ганглий нагих и пустых.Как крик в безысходности, неужелиТы всуе рожаешь, напрасная ты?Нет!          Кости сломать, и окончить мученье,И мышцы по швам жизнеродным расшить,Чтобы, как кесаревым сеченьем,Отчаянье вырезать из души.Пускай, погибая, оно рожает,Себя пожирая само, как змея.Пусть гибнет!                   И первая гостья большаяВходит, его заменя.

Не сразу приходит она и приводит вместе с собоюПоходку спокойную, мужественность души.О ненависть, сердце мое не оставь                                                       и к нему поспеши,Возьми и греми им, как в колокол грозного боя!Ты волю крепишь,                               и ты зубы сдвигаешь у нас,Ты горло сжимаешь,чтоб вопль остановленный замер.Так на «Авроре» сжималося горло крюйт-камер,Готовя комплекты снарядов, как тяжесть продуманных                                                                                      фраз.Так ненависть зреет в молчанье, продумав и                                                                   взвесив мгновенья.Часы отмечают на теле торпеды и взрыв, и полет.Координаты схватили пространство. Известны все                                                                            направленья,И лбами трехрогими башни как будто склонились                                                                              вперед.Хронометраж победителей —                                                такты и вахты «Авроры»,Ненависть всё рассчитала —                                             и сердце, гранату и миг,Вырвался в воздух снаряд и влетает в просторы,Как жест величавый оратора, что на «Авроре» возник.О, ненависть красного крейсера —                                                как вдохновенье которыйПрекрасный, спокойный и твердый в простор                                                                    направляет полет.Сквозь время кривая его траекторийТриумфальною аркой встает!Ты мужества                   пакты и приговоры,Где стиль перестрелки и почерк штыка,Где класс говорит с бронебашен «Авроры»,С башни солдатского броневика.Ты — стиль командарма, где образ любой,—Вся речь его — верный наметили градус,Чтоб попаданье звучало, как радость,Чтоб угол раздвинут был канонады,Как циркуль, раздвинутый точной рукой.И вымерен угол,                              и точно намечен,И тверд, и отпора ему не дадут,Такой направляет снарядов маршрут,Маршруты мышленья и взгляды, и речи.О ненависть,                    громким мостом ты звени и гуди,Высокой мостом батарейной летающей стали!И те, кто не дрогнули, жалуясь,                                                  а устояли,Скажут тебе:                    войди!И входит,               и места ей мало,И груди гремит разворот,Едва триумфатором мысль охватившее всталоСлово неутолимых и несказанных широт.Такому в глаза поглядеть                                      и слушать его дыханье,Как собственное ощущать — его тепло и чело —Слова рожденного в самых больших и трудных                                                             восстаньях,В самом великом и трудном походе,                                                    каким человечество шло.Пульсация первого сердца,                                         и мысль к вдохновенью готова,Какой изумительной эры ты первый отважный                                                                        гонец?Расти, пробивай скорлупу, срывая седые покровы,О радость — ты зерна грядущего,                                                      радость — ты зерна сердец!Слежалися формы, и тлеют,                                         и рвутся их узы, как ткани,Где сердце пред смертью металось и падало в пену                                                                                 и слизь,Преодолев в этом марше рекорды недомоганий,Приходит величие к сердцу, и силы в нем родились.И рвутся и треплются ткани.                                                  И новому сердце так радо,И в новых стремленьях и знаниях сердце встает.И радость приходит к нему,                                         приходит запросто на дом,И сердце выходит навстречу                                            и радости отдаетВсю силу проросшего семени —                                                 будущее свое.

171–173. БЕССМЕРТИЕ