Век Екатерины Великой - София Волгина

– Оба мы с тобой рискуем.

Екатерина нежно обвила его руками, крепко поцеловала.

– Ни о чем не жалею, свет мой, Гришенька. Орел мой! Будь, что будет.

– Будь, что будет, – повторил он за ней.

Перебирая его вьющиеся волосы, она спросила, пытливо заглядывая в глаза:

– Тем паче, что знаю я – ты меня спасешь.

– Жизнь за тебя положу, – без тени сомнения ответил Григорий.

Екатерина в благодарность паки крепко обняла его.

Идея с пожаром после нескольких ночей раздумий пришлась Великой княгине по душе. Она посоветовалась с Шаргородской. Та, недолго думая, предложила обратиться к Василию Григорьевичу Шкурину.

– Он живота своего не пожалеет, – сказала она. – Ради тебя, матушка, все сделает, и даже собственный дом свой подожжет.

– А не жаль будет ему, Екатерина Ивановна?

– И чего там жалеть? Выведет семью, сам запалит свой домишко, а уж ты, голубушка, опосля поможешь ему паки отстроить достойный дом.

Она поминутно что-то оправляла в одежде Екатерины, оглядывала ее фигуру с пристрастием.

– Что, Екатерина Ивановна, заметно я округлилась?

– Ничего, милая, ничего не видно. И не думайте. Да берегите себя, не ходите скорым шагом, как привыкли. Не приведи Господь, споткнетесь, упадете… Типун мне на язык, – шлепнула камер-фрау себя по губам.

Декабрь выдался суровым, на улицу невозможно было и носа высунуть. Орлов приезжал ночью, еле-еле шептал застуженным голосом. Она просила его не появляться, пока не пройдут сильные холода. Всякий раз он клятвенно обещал; но потом все равно приезжал.

– Ну, как ты нынче выдержала свой пост у постели больной? – спрашивал он.

– Как всегда. Уже который день она, бедняжка, еле дышит. Народу около нее хватает, многие в слезах.

– А что лекари?

– Медикусы пожимают плечами, говорят, возможно самое страшное.

Григорий, разомлев у жаркой керамической печи, едва держал глаза открытыми.

– Да-а, и ведь не так много ей лет…

– Месяц назад исполнилось пятьдесят два.

– Печально… Говорят, наследник буквально не дождется ее смерти? Граф Панин сказывал…

– Да, – перебила его Екатерина. – Безобразная сцена произошла. Мне уже поведали, как он обошелся с Никитой Ивановичем.

– Что Панин! Наш наследничек престола со всеми разговаривает, как ему заблагорассудится.

Орлов положил свою огромную ладонь на маленькую ручку Екатерины, нежно пожал ее.

– Хорошо, душенька, что ты там каждое утро. Люди видят твое доброе отношение к государыне, а сей шут, – Григорий мотнул головой в сторону покоев Великого князя, – скоро дошутится. Не станут русские терпеть царя без царя в голове.

– Не понимаю, о чем говоришь ты? Коли не поздоровится ему, то и мне несладко будет. Меня-то за ним отправят.

– Не отправят, – сердито проговорил Григорий. – Не допущу, дабы мать моего ребенка где-то мыкалась.

Она подошла к нему, села на колени. Дрожащими пальцами принялась гладить его темно-русые кудри, разрумянившееся лицо.

Орлов поднял на нее глаза и вздрогнул.

– Да ты, никак, плачешь!

Крепко обняв ее, он стал уговаривать ее успокоиться.

Екатерина отвернулась, быстро вытерла платком набежавшие слезы, вымученно улыбнулась:

– Гриша, сам понимаешь – положение мое самое что ни на есть безвыходное. Петр Федорович лютует. Слышала, хочет сослать меня в монастырь вместе с сыном. – Она всхлипнула, но, взяв себя в руки, успокоилась. Встала, сцепив руки, и прошла к своему креслу, шурша тяжелым платьем.

Григорий такожде встал, беспокойно прошелся по комнате. Подошел, присел перед ней на корточки.

– Не бойся, ничего плохого с тобой не случится. У тебя есть я – положись на меня! Ты же знаешь, я придумаю, как выйти даже из самого безнадежного положения.

Екатерина слабо улыбнулась.

– Но как? Ужели ты и в самом деле думаешь, что с двумя братьями сумеешь поднять армию? Или хотя бы гвардию?

Орлов выпятил губу, сказал самонадеянно:

– Да и один смогу, без братьев.

Екатерина всплеснула руками:

– Малейшая неувязка – полетят головы. И твоя, и моя, и наших друзей…

Орлов подошел, крепко прижал ее к себе одной рукой. Другой погладил по волосам, успокаивая ее.

– Все будет хорошо. Главное – родим дитя, а там нам и море по колено.

Он паки сел, усадил ее. Екатерина улыбнулась сквозь слезы.

В дверь постучали, и Екатерина, встав с колен Григория, разрешила войти.

Вошел Василий Шкурин.

– Ваше Высочество, будут ли какие-нибудь еще распоряжения?

– Нет, Василий Григорьевич. Благодарю вас. Ступайте домой.

– Как прикажете, Ваше Высочество!

Шкурин склонился в глубоком поклоне перед ними обоими и скрылся за дверью.

– А знаешь, – вспомнив, быстро сказала Екатерина, – Шкурин мой нынче сделал мне прелюбопытнейшее предложение.

Орлов вскинул брови:

– Да-а?

– Ему рассказала моя камер-фрау Шаргородская, с коей я обсудила сию идею. Токмо начнутся схватки – Василий подожжет свой дом. Его сын будет последнюю неделю всегда со мной, он и сообщит отцу. Даст Бог, Петр не изменит своей привычке и помчится смотреть пожар.

С минуту Григорий озадаченно молчал. Покачав головою, сказал:

– Ну, Василий! Ну, молодец! Как надобно боготворить свою императрицу, что собственный дом быть готовым поджечь.

Великая княгиня посмотрела на него исподлобья:

– Ты же сказывал, будто ради меня сам поджег бы жилище свое.

Орлов не смутился, наоборот, крепче прижал ее к себе.

– Что мне дом? Я ради тебя жизни не пожалею. Ради тебя готов царя свергнуть. А ты, стало быть, не доверяешь мне!..

Смутившись, Екатерина Алексеевна уткнулась ему в плечо.

– Прости, прости, милый. Знаю, ты готов на все ради нас с дитем. Просто… страшит меня, вдруг сделаем что не так – тогда все обернется противу нас.

Орлов взял ее лицо в свои руки, сказал с улыбкой:

– Я же говорю – положись на меня, и все будет хорошо. Вспомни, как государыня Елизавета взошла на престол. Что оне могли без гвардии? А теперь каждый год в благодарность приглашает всех их, триста человек, за свой стол отметить сей благословенный для нее день. Не так ли?

Екатерина шмыгнула носом, паки вытерла платочком слезы.

– В том-то и дело, что боюсь – дважды такое не может случиться в одной и той же стране.

– В России все может учиниться, – заверил ее Григорий.

Стараясь успокоить Екатерину, он паки и паки гладил ее по голове.

– Не печалься, все устроится в самом лучшем виде.

Он на минутку погрузился в мысли свои, затем спросил:

– Какие разговоры изволит вести наш общий друг?

– Особливо ничего примечательного. Кроме как, пожалуй, обещания тетушке по ее смерти не трогать Шуваловых и Разумовских.

– Более ничего? – Орлов пытливо смотрел в глаза княгини.

Она отвела взгляд, поведала с насмешкой:

– Такожде молила она его жить со мной в любви и согласии.

Орлов злорадно усмехнулся.

– Он сам себе враг, сам с собой, уродец, не в ладу – каково ему ужиться с умной и красивой супругой? Горбатого токмо могила и исправит!

Распалившись, Орлов вскочил. Екатерина ухватила его за рукав камзола.

– Успокойся, Гришенька! Не стоит сей человек твоих волнений! Заранее ведаю – все сложится наилучшим образом! Нешто у меня не на кого опереться, коли ты у меня есть?

Мгновенно успокоившись, Орлов криво, но улыбнулся.

– И то правда!

Беспокойно пройдясь по комнате, встал перед княгиней.

– Пойду, Катенька. Братья меня ждут ночью.

Екатерина нежно поцеловала его.

– Иди, радость моя! Иди! Токмо поберегись, прошу тебя, от холода. Твое здоровье нынче бесценно для всех нас.

Екатерина что-то хотела еще сказать, но Орлов уже скользнул в коридор и неслышно прошел к следующей двери.

В Святое Рождество Христово, 25-го декабря 1761-го года пришла печальная весть – императрица Елизавета скончалась. Сказывают, в оный день в Царское село прискакал всадник в черной одежде на черном же коне. Он описал круг перед дворцом, упал наземь перед воротами и исчез – точно так же, как, сказывают, случилось и в день смерти Анны Иоанновны, двадцать один год назад. Подобная мистика покоробила Великую княгиню Екатерину Алексеевну. Ужели отныне перед каждой кончиной монарха будет появляться сей странный мифический всадник?

Буквально день назад еще живая императрица призвала их с Великим князем к себе, попросила их жить в любви и согласии и иметь в виду интересы сына Павла. Указывала никак не преследовать Разумовских и Шуваловых.

В момент смерти они с мужем стояли при государыне Елизавете Петровне. Старший сенатор князь Никита Юрьевич Трубецкой вышел из покоя преставившейся императрицы и объявил о вступлении Петра Третьего на престол. Весь двор оплакивал любимую, веселую даже в болезни и добрую императрицу Елизавету Петровну. В следующие за кончиной императрицы Елизаветы дни Екатерина участвовала во всех обрядах с особливым благоговением. В оном, окромя ее искренней печали, был и некоторый расчет. Она знала, что Петр с небрежностью и насмешливостью относился к вере и ее обрядам, хотя и понимал, что сие никому не нравилось. Наследник никогда не обращал внимания на мнение общества. На следующий день провозгласили, видно, уже давно готовый манифест о воцарении Петра Третьего. В нем не было ни слова о ней, Екатерине, – впрочем, как и о Павле. Вестимо, ее отношения с супругом были весьма натянуты, но все же, прочитав манифест, Екатерина долго не могла прийти в себя, обеспокоившись судьбой, кою готовит ей муж, новый император. Что же будет с ней и ее сыном?