Век Екатерины Великой - София Волгина

Екатерина давно заметила в себе чрезмерную приверженность красоте. Она знала о себе, что ее лицо притягательно, и вся она, несомненно, привлекает к себе людей – но не было в ней той классической красоты, коя, как в случае с красавцем Орловым, завораживала с первого взгляда. Имея все, ей не хватало именно оной недостающей в ней красоты, кою она всюду искала. Ничто так не покоряло Екатерину, как мужская красота. Григорий был красивее и Понятовского, и Салтыкова. Веселый и шумный, он вел тот же образ жизни, что и все его товарищи по полку, проводя все свое время в игре, попойках и ухаживаниях за девицами. Всегда готовый к схватке с кем бы то ни было, он не боялся пожертвовать и жизнью. Григорий Орлов не знал устали в поисках приключений и разнообразных наслаждений. Попросту говоря, был он храбрецом и удальцом. Таковым был человек, в нужное время и в нужном месте встретившийся на пути Великой княгини. Не полюбить его было невозможно – слишком много было в нем того, что привлекало ее: она, как и он, обладала отчаянной смелостью, готовая рисковать даже жизнью.

Но прежде всего ее покорила именно его красота.

Окромя всего, Великая княгиня видела, что сей отважный и обаятельный офицер пользуется большим влиянием среди однополчан. Его любили и почитали, и оное было крайне важным для Екатерины: сие говорило о весе, который имел Орлов среди своих товарищей. К слову сказать, и два его брата, Алексей и Федор, пользовались таким же авторитетом у гвардейцев. У Екатерины всегда вызывали уважение люди, имеющие солидное положение среди окружающих. Не так-то просто завоевать оное. Великая княгиня сама стремилась снискать любовь не токмо ближнего и дальнего окружения, но и всего полюбившегося ей русского народа. Она постоянно тревожилась о том, что общество скажет или подумает о ее персоне, с завидным постоянством старалась расположить его к себе, желая, дабы в будущем, когда она станет императрицей, народ знал и любил ее.

Екатерина полюбила Григория Орлова за его красоту, смелость и громадный рост, за его молодецкую удаль и безумные выходки. Орлов не делал тайну из своих отношений с Великой княгиней: стараясь как можно чаще находиться при ней, он стремился выказывать свою страсть к Екатерине Алексеевне. И оное поведение в свой адрес Великая княгиня в душе приветствовала. Далеко заглядывающая Екатерина понимала, что частое упоминание ее имени рядом с именем Орлова, коего обожали офицеры, готовые пойти за ним в огонь и воду, в будущем могло помочь ей: солдаты поддержат ее, когда она взойдет на престол.

После Понятовского новый поклонник казался ей грубоватым и неотесанным, но она обрусела совершенно: ее душа жаждала именно такого кавалера.

Екатерина Алексеевна паки находилась в тягости. Плод незаконной любви Григория Орлова весьма донимал Великую княгиню Екатерину Алексеевну. Она со страхом думала о времени, когда округлившийся живот уже никак невозможно будет скрыть – тем более, что не обладала она такими тяжелыми телесами, как Лизавета Воронцова, любовница ее супруга. Прошло время частого тошнотворного состояния – слава Богу, на четвертом месяце все недомогания начала беременности прекратились. Выносить и родить дитя для Григория она решила во что бы то ни стало. Екатерина с трудом перенесла смерть своей прелестной дочери. Сын же рос совсем другим, она находила его едва ли не самым некрасивым ребенком во всей империи. Все видели в нем сходство с Великим князем, но Екатерине он скорее напоминал старшего брата Салтыкова.

Они с Григорием не раз, пригорюнившись, думали о том, что же делать им в оном щекотливом положении. Вуде обо всем станет известно наследнику, Великому князю Петру Федоровичу, ее супругу, то может и полететь голова ее любимого, и ей самой такожде несдобровать. Как совершенно некстати слегла с тяжелой и, как поговаривали, смертельной болезнью императрица Елизавета Петровна!

Екатерина трусила. Над нею довлел страх перед тем, что ее беременность может быть обнаружена, а предпринять что-нибудь, пока императрица постоянно в болезни, казалось совершенно невозможным. Императрица оставалась единственной, кто мог защитить ее от сумасбродного неуправляемого супруга. Поелику – слава Богу, что императрица жива, и она может спать спокойно – никто не посмеет убрать ее из дворца! Екатерина в раздражении ходила по спальне, хмуря брови, заламывая руки, закатывая и раскатывая назад рукава своего платья-робы. В голове метались мысли о предстоящих родах, о способах обезопасить себя и дитя, о любимом Орлове, о муже-императоре, о болезни государыни Елизаветы Петровны – и многом другом.

Почувствовав тупую боль в затылке, она легла, в чем была, на постель и забылась тяжелым сном.

Любовь свою и Великой княгини Екатерины Григорий Орлов называл шальной. Братья его, блестящие гвардейцы Семеновского, Измайловского и Преображенского полков, знали о его связи с Великой княгиней.

– У нас с Екатериной Алексеевной самая что ни на есть настоящая горячая любовь. Вы даже не представляете себе, каковая из нее полюбовница!

Сбросив с себя плащ, Григорий захохотал, блестящие глаза его весело смотрели на братьев. Они же выказывали неподдельный интерес к предмету разговора.

– Ну, что уставились? В подробности не вхожу, неможно сие благородному мужчине.

Федор понимающе покачал головой:

– Что негоже, то негоже.

Но Григорию все же не терпелось похвастать:

– Одно скажу: мы с Катей и с нашей шальной любовью можем шалить часами, случается и всю ночь напролет – и все не надоедаем друг другу!

– Шалят они, – пренебрежительно усмехнулся Алехан. – А коли обрюхатишь? Пойдут разговоры.

– Да, – поддержал его Федор, – ведь головы-то полетят у всех.

Григорий нахмурился.

– Брюхатая она, братцы. Весной родит.

Алехан подскочил со стула, нервно прошелся.

– Шалун ты наш! А я-то вижу – попышнела, округлилась наша Великая княгиня. – Он исподлобья посмотрел на старшего брата. – Берегись бед, пока их нет, дурень! Вуде Великий князь Петр прознает – не миновать нам расправы. А буде государыне Елизавете доложат? – спросил он, строго оглядывая Григория.

Тот, сердито выпятив губу, пробубнил:

– Больна Елизавета, не до невестки ей. Другое меня, братцы, беспокоит.

– Что именно, Гришак? – встревожено спросил Федор.

– Сами роды, Федя, беспокоят. Вдруг не выдержит, закричит.

Братья переглянулись.

– Сама она уехать не может – сразу хватятся, да и неизвестно пока со всей точностью, когда подойдет срок, – продолжал Григорий.

– Надобно что-то учинить, дабы Петра не оказалось во дворце, – твердо заявил Алехан.

Григорий и Федор повернулись к нему, спросили одновременно:

– Что?

Тот пожал плечами.

– Не знаю, что и как, но надобно выманить его из дворца, как токмо шалунья твоя скажет про первые боли.

Григорий оживился, благодарно похлопал брата по плечу.

– А ежели устроить пожар? – вдруг подал голос Федор.

Все застыли на месте. Спустя мгновение Алехан громко расхохотался.

– Верно! – воскликнул он, давясь смехом. – Все очень просто: нашего чудика, Великого князя, хлебом не корми, а дай поглазеть на пожарище. Среди ночи встанет и бегом побежит. Диво-дивное – где бы ни был, как узнает, что где-то горит, так он тут как тут.

– Вот мы и устроим пожар, – радостно подхватил Григорий. Он хлопнул Федора по плечу и молодцевато подкрутил свои усы. Все облегченно вздохнули и, перебивая друг друга, заговорили о деталях. Расставаясь, по очереди обнялись.

– Дай Бог, все получится, как мы тут вместе наметили, – сказал Григорий в дверях, словно бы в напутствие.

Восьмого сентября, в день Рождества Богородицы императрица Елизавета, решив, что ей стало лучше, отправилась пешком в приходскую церковь. Слушая обедню, она вдруг почувствовала себя нехорошо. Не беспокоя придворных, она вышла из церкви и, спустившись по ступенькам, вдруг упала без чувств. Никто из свиты не последовал за ней, а толпа народа, пришедшая на праздник с окрестных сел, окружила ее, не смея подойти ближе. Довольно быстро приближенные хватились ее и нашли у церковной лестницы. Накрыв императрицу белым платком, тут же первым делом пустили кровь и отправили посыльного за придворным хирургом, французом Фузадье, и лейб-медиком, греком Павлом Захаровичем Кондоиди, который сам хворал уже несколько дней. Государыня пришла в себя через полтора часа. Она с трудом говорила, не понимая, что с ней. Ее перенесли во дворец на канапе. Двор погрузился в великую печаль: раньше они скрывали хворобу императрицы, держали ее в большом секрете. Теперь же, когда свидетелями приступа болезни стало столь много людей из простого народа, случай сей стал общеизвестным, и скрыть его стало совершенно невозможно. Екатерина Алексеевна узнала об оном несчастном случае из записки, присланной Левушкой Нарышкиным.