Век Екатерины Великой - София Волгина

– Княгиня, душа моя, я очень вам благодарна, но вовсе не хочу, дабы вы так рисковали из-за меня.

Дашкова благодарно склонилась и, поцеловав на прощание руку, решительно выговорила, отходя к двери:

– Не могу долее компрометировать вас столь поздним рандеву. А вы спите спокойным сном. Я же буду молиться – и действовать, дабы все устроилось как можно лучше для вас.

Екатерина даже вздрогнула: столько силы и несокрушимой преданности прозвучало в ее словах. Паки на секунду захотелось рассказать о том, что предпринимает граф Орлов. Дверь за Дашковой закрылась, и Екатерина облегченно вздохнула. Господи, откуда столько смелости в худенькой молодой женщине?

Вытянувшись в постели, она размышляла над поступком Дашковой и о возможных грядущих событиях в своей жизни, о коих думать ей совершенно не хотелось. Нет, она и в самом деле не могла представить себе, что сулит ей завтрашний день. Как жаль, что Бестужев в опале, – и как хорошо, что воспитатель сына, Никита Панин, на ее стороне! Как славно, что у Гришеньки еще два брата, имеющие вес в армии – и не где-нибудь, а в гвардейских ее частях. И совсем не плохо, что княгиня Дашкова просто обожает ее. «Слава Богу, – думала Екатерина, засыпая, – кажется, в пылу своей заботы княгиня не заметила моей беременности». И как все же печально, что рядом нет графа Алексея Бестужева. Сего многоопытного деятеля и мудрого советника трудно было заменить, и Екатерина решила воспользоваться немалым багажом знаний графа Панина – тем паче, что тот считался учеником бывшего канцлера. Ходил слух, что десять лет тому назад Бестужев даже намечал его в фавориты государыне Елизавете. Панин был тогда красивым молодым человеком двадцати девяти лет от роду, и императрица посматривала на него с интересом. Однако Панин опростоволосился, заснув в дверях ванной императрицы в тот ответственный момент. После сего эпизода его отослали в Копенгаген, затем – в Стокгольм, где он играл довольно важную политическую роль, принимая самое деятельное участие в борьбе против французского влияния. Но со сменой внешней политики, когда Россия и Франция стали в один лагерь против общих врагов, его пришлось отозвать. По его возвращении в прошлом году, государыня Елизавета Петровна решила назначить его на пост воспитателя шестилетнего Великого княжича Павла, который остался свободным после отставки наставника Бехтеева. На сей раз Шуваловы ничего не имели против него.

Никита Иванович Панин слыл человеком холодного ума и легкого ленивого нрава. Став наставником цесаревича, Панин весьма к нему привязался, и, как обыкновенно бывает, считал, что никто, включая его мать, так не любит Павла, как любит он.

Не прошло и полугода, как Панин понял, что влюблен в Великую княгиню, причем влюблен безответно. Он понимал, что Екатерина Алексеевна токмо рассталась с графом Понятовским. Он чаял, что не все потеряно, надобно лишь подождать – и все сложится. Но тут на пути обозначился бравый молодой красавец Григорий Орлов, коего Никита Иванович сразу же возненавидел всем сердцем, почитая его безродной выскочкой. Екатерина замечала страдания Панина, но сердце ее принадлежало Орлову. Панин оставался ее поклонником, и ей льстило, что он совершенно отличался от остальных восторженных и пылких молодых людей из ее окружения. Ей нравилось, что он, как и она, не разделял прусских симпатий Великого князя. Панин оставался сторонником Австрии, как и Бестужев.

Никита Иванович много беседовал с Екатериной Алексеевной; они обсуждали положение дел в стране, говорили о близкой кончине императрицы, которая многое изменит не токмо в России, но и в других странах.

Великая княгиня ведала, что у графа Панина зрели свои планы на воспитанника, посему всегда держала с ним ухо востро. И сие понятно: ежели б сын Павел стал императором, а Екатерина лишь регентом при нем, то каково же было бы влияние у воспитателя на малолетнего правителя! Нет, такого она допустить не может. Однако Екатерина прощала Панину его амбиции. Бог с ним, пусть мечтает! Тем паче, что ни говори, а голова его стоила многого. Да и маленький Павел Петрович его обожал.

Панин же всерьез задумывался над будущим цесаревича Павла. Пусть и решал его, не учитывая тайные устремления Екатерины, но, во всяком случае, находил нужным защищать ее интересы супротив ее врагов, коих было предостаточно. Например, с Воронцовыми было весьма непросто: они хотели, по меньшей мере, развести Екатерину с Петром и объявить Павла незаконным ребенком, после чего наследник мог бы жениться на фрейлине Воронцовой. К счастью для Екатерины, намерения Воронцовых не пришлись по душе Шуваловым, которые предполагали выслать Петра в Германию и возвести на престол Павла при регентстве Екатерины. Никита Панин занимал среднее положение между ними, высказываясь за законный порядок вещей, рассчитывая обеспечить таким образом и Екатерине, и себе возможность благотворно влиять на правление будущего императора. Екатерина выслушивала его, но ничего не говорила, понеже у нее были собственные планы, связанные с Орловыми.

Планами же умирающей императрицы Елизаветы Петровны никто не интересовался. Великая княгиня знала, что они у нее имелись, и совсем не в пользу племянника. Для Екатерины стало большим сюрпризом, когда почти год назад, воспользовавшись отъездом Великого князя на охоту, императрица Елизавета неожиданно приказала показать русскую пьесу в ее театре и, против обыкновения, не пожелала пригласить туда ни иностранных послов, ни придворных. Императрица явилась в театр токмо с небольшим числом лиц ближайшей свиты. Маленький Великий княжич был вместе с ней, а Великая княгиня, единственная из всего двора, получившая приглашение, уже находилась там. С началом представления хитроумная императрица начала жаловаться на то, что в зале мало зрителей, и велела раскрыть двери для гвардии. Театр наполнился солдатами. Тогда императрица, усадив на колени Великого княжича, словно бы представила им ребенка. Она обратилась к некоторым из тех старых гренадеров, которые помогли ей обрести корону, рассказывая им о всех хороших качествах своего внучатого племянника. Солдаты рассыпались комплиментами на его счет, а императрица с удовольствием слушала их. Государыня нежничала с цесаревичем почти весь спектакль. Екатерине Алексеевне был понятен прозрачный намек императрицы на то, кого бы она хотела видеть на троне, посему она ждала перемен в завещании государыни. Однако доселе та, тяжело больная, так пока ничего и не поменяла.

Императрица Елизавета находилась в тяжелейшем состоянии. Весь мир затаил дыхание, понеже уход ее сулил большие перемены на политической арене. Их ждал прусский король Фридрих Второй: после взятия Кольберга, в декабре сего года, его ожидало полное поражение, ежели бы русские и австрийцы продолжали наступление какой-то месяц или два. Побежденный при Гросс-Егерсдорфе и Кунерсдорфе, король прекрасно сознавал оную неизбежность. Но было ясно, что восшествие на российский престол обожающего его Петра Третьего помогло бы Фридриху удержаться на троне.

Григорий Орлов жил в доме банкира Кнутсена, неподалеку от Зимнего дворца. Добраться за десять минут к Великой княгине ему не составляло никакого труда.

Довольный полученным от братьев советом касательно родов Екатерины Алексеевны, Григорий Орлов, пробравшись в покои Великой княгини на следующую же ночь, поделился с ней сим планом. Восторженные глаза Екатерины мгновенно посерьезнели.

– Пожар? Как страшно! Как я боюсь, свет мой, Гришенька! И кто согласится на оное?

– Был бы у меня дом, не секунду не задумался бы!

Екатерина нежно повела рукой по его пышным кудрям.

– Любишь меня?

– Люблю!

Она благодарно прижалась к нему.

– Посмотри, – сказала она, – как вырос твой сыночек.

Она положила его ручищи поверх ее живота. Он ласково провел по нему, вдруг резко отдернул ладонь. Удивленно уставился на нее.

– Трепыхается… – прошептал он недоверчиво, снова положив руку на живот.

Екатерина улыбнулась.

– Ему уже там пять месяцев, пора дать о себе знать. Бьет ножками. Ты послушай, что он там вытворяет. Приложи ухо.

Григорий осторожно пристроился к телу. Через минуту, оторвавшись, растерянно посмотрел на княгиню.

– Каковое дитя! Бултыхается в чреве зело шустро!

– Говорю тебе, сынок будет, Гришенька.

– Скорей бы уж!

– Разрешусь через четыре месяца. Одно жаль – приходится скрывать счастие мое. Благо, ношу широкую траурную одежду. Морю ребенка голодом, дабы заметно не прибавлять весу. И то в последнее время стали говорить мне, что похорошела – оттого, вестимо, что телом крупнее стала.

– Похорошела-похорошела, не сомневайся, красавица моя. Терпи, Като. Сильно не перетягивайся, задушишь чадо наше.

– Да уж, колико ради тебя терплю, милый мой. Всем рискую!

– Оба мы с тобой рискуем.