Век Екатерины Великой - София Волгина

Через две недели двор узнал, что умер граф Петр Иванович Шувалов. При дворе шептали, что императрице скучно на том свете и она, пожалев молодого своего фаворита Ивана Ивановича, забрала себе его брата.

Несмотря на то, что указ покойной государыни запретил пышные похороны, все же господа Шуваловы выпросили у императора Петра отменного погребения для графа Петра Ивановича Шувалова: сам император обещался быть. В день похорон его долго ждали; он появился к полудню. Было весьма холодно, но народ стоял с самого утра. Ожидая похороны, вспоминали табачный откуп Шувалова, в шутку сетуя, что не везут его так долго, потому как табаком осыпают. Другие возражали, что осыпают солью, понеже по его проекту последовала накладка на соль. Иные утверждали, что его кладут в моржовое сало, понеже у него имелся откуп на моржовое сало и ловлю трески. Вспомнили, что в ту зиму треску из-за него невозможно было купить. Потихоньку начали Шувалова бранить и всячески ругать. Наконец, тело его повезли из его дома на Мойке в Невский монастырь. Генерал – полицеймейстер Николай Андреевич Корф ехал верхом пред толпой, и, слыша против покойника всяческую ругань, вышел из себя и велел схватить некоторых из толпы, но народ не позволил, отбив их.

Полмесяца спустя после кончины императрицы Елизаветы Петровны Екатерина почти не выходила, чувствуя себя неважно. Панихиды у тела покойной старалась не пропускать. Как-то, проходя чрез переднюю, она встретила князя Михаила Ивановича Дашкова, плачущего и вне себя от радости. Подбежав к Екатерине, он взволнованно сообщил:

– Государь достоин, дабы ему воздвигли золотую статую, понеже он всему дворянству дал вольность, и нынче едет в Сенат, дабы там объявить.

Екатерина Алексеевна, немного опешив, спросила:

– Разве вы были крепостные?

– Нет.

– Разве вас продавали доныне?

– Нет.

– В чем же тогда сия вольность?

– Теперь мы можем служить или не служить по воле своей, – восторженно ответствовал тот.

– Сие и прежде было, ибо кто хотел, тот шел в отставку. Что тут нового? – настойчиво выспрашивала она.

– Неволя была: всяк должон был служить, а теперь вовсе можно в армию не ходить.

Екатерина Алексеевна подняла брови.

– Не понимаю сего, князь!

Поняв, что Дашков находится в подвешенном состоянии, она положила не продолжать разговор.

– Ну да ладно, – сказала она, – увидимся еще, обсудим с вами и княгиней Екатериной Романовной.

Вернувшись с панихиды к себе, Екатерина увидела, что у заднего крыльца стоит парадная карета с короною, и император в ней отправился в Сенат. Народу сие никак не может понравиться, понеже не должон он ехать под короною: не коронован он и не помазан.

Вечером Екатерина была в доме Дашковых. Вскоре приехал на санной упряжке муж Екатерины Романовны, князь Михаил.

– Ах, вы у нас, Ваше Величество! – воскликнул князь, сбрасывая длиннополую шубу. Резво подбежав, поцеловал ей руку, следом руку жены. – Вот так, дорогие мои, – принялся объяснять он свое веселое настроение, – наступила волюшка нам, военным! Весь Петербург гуляет на радостях!

– Волюшка? – удивилась его жена. – Отчего же волюшка, душа моя?

– Теперь, дорогая, можно не служить в армии. Вернее, как: хочешь – служи, а хочешь – не служи! Вот, – сказал он, усаживаясь в кресло и потирая озябшие руки.

Обе Екатерины переглянулись.

– И что же меняется? – спросила его жена. – Собираешься ли ты со службы уходить?

Князь незамедлительно ответил:

– Нет, душа моя, я пока и не думаю снимать с себя мундир.

– Тогда отчего столь много радости, коли ничего не меняется? – спросила императрица.

– Ну, по крайней мере, теперь я знаю: коли захочу уйти со службы, то смогу совершить оное без разрешения государя. И моему сыну откроется возможность посвятить себя, к примеру, науке, и не думать о военной службе.

– Закон о военной службе работал со времен Петра Великого, и никто будто бы не роптал, – удивилась княгиня.

– В Европе, душенька, давно никто не служит по двадцати пяти лет. Пора уже и нам менять что-то, – возразил князь. – Мне, по крайней мере, по душе подобная перемена!

Весь разговор неудержимая радость светилась на лице Дашкова, улыбка не покидала его губ.

– А есть и другая перемена, – вспомнил князь.

– Другая? – одновременно переспросили обе Екатерины.

Дашков хитро посмотрел на них.

– Слышали об упразднении Тайной канцелярии?

Екатерины ответствовали, что слышали, и такожде радуются сей новости.

– Каков молодец наш император! Сразу видно мужское суждение. Понимает, значит, что содержание подданных в страхе ничего хорошего не приносит. Люди вздохнут свободнее. Слава Богу!

Великая княгиня остудила его пыл, заметив с большой долей иронии:

– Вместо Тайной канцелярии учредили Тайную экспедицию. Не думаю, что будут в оной сильные отличия от канцелярии.

Дашков удивился сей новости, но она не убавила его восторгов.

– Да-а, – говорил он, – у Бога всегда есть, что подать!

За десять дней до погребения государыни ее тело со всеми регалиями уложили во гроб и вынесли в траурный зал. Народ допускали к телу дважды в день. В гробу государыня лежала, одетая в серебряную глазетовую робу с кружевными рукавами, а голову ей украшала императорская золотая корона, на нижнем обруче имевшая надпись: «Благочестивейшая Самодержавнейшая Великая Государыня Императрица Елизавета Петровна родилась 18 декабря 1709, воцарилась 25 ноября 1741, скончалась 25 декабря 1761 года». Гроб поставили на возвышении под балдахином золотого глазета с горностаевым спуском до земли, позади гроба – золотой государственный герб.

25-го января со всевозможным великолепием и подобающими почестями из дворца повезли тело государыни чрез реку в собор Петропавловской крепости. От дворца до собора шли сам император, за ним императрица, следом Скавронские, за ними – Нарышкины, потом все остальные по рангам. Для императора сей день, вестимо, был отнюдь не траурным, а полностью радостным. Посему он не скрывал своего веселого настроения: нарочно несколько раз отставал от везущего тела одра, пустив оного вперед на некоторое расстояние, потом изо всей силы добегал до него. Старшие камергеры, несущие шлейф епанчи и особливо толстый обер-камергер, граф Шереметев, коему достался ее конец, не могли бежать за ним, поелику для оного принуждены были выпустить из рук епанчу. Холодный ветер раздувал ее, и сие весьма забавило Петра Федоровича. Императрица Екатерина Алексеевна, коей было идти тяжелее других, как и все, идущие за ней, отстали от гроба, пока, наконец, не послали остановить всю церемонию, дабы отставшие дошли. После похорон Екатерина заметила, что пуще прежнего заговорили о непристойном поведении императора Петра, но его сии разговоры совершенно не обеспокоили. По возвращении во дворец он приказал, дабы для него начали убирать покои почившей императрицы.

В один из первых весенних дней Петр Федорович, император Всероссийский, бегал по всему Зимнему дворцу и делился своим счастьем: Фридрих Второй передал через своего новоприбывшего посла Александра фон Гольца уверения в своем дружеском расположении и (главное!) пожаловал ему чин генерал-майора прусской армии и дал ему полк. Императора совершенно не смутила шутка Кирилла Разумовского, посоветовавшего ему пожаловать Фридриху чин русского фельдмаршала.

Посол Австрии де Мерси-Аржанто, француз Бретель и другие посланники такожде передали приветствия от своих монархов, но их Петр Федорович едва дослушал. На Святой неделе император Петр Третий переехал в Зимний дворец, куда так и не успела въехать императрица Елизавета. Новый император поселил возле себя на антресолях теперь уже гофмейстерину Елизавету Романовну Воронцову, а жену отправил подальше, на другой конец дворца, в правое его крыло. Видимо, и Петр, и фаворитка его день и ночь раздумывали о том, как бы избавиться от нее, понеже Петр открыто выказывал ненависть к Екатерине. Узнав, что муж запретил ювелиру Позье появляться у нее, а садовнику носить ей фрукты, Екатерина Алексеевна окончательно потеряла покой. Бесстрашный садовник все равно радовал ее фруктами, пусть и тайно: он никого не боялся, полагая себя провидцем. Екатерине садовник давно предрек – и не уставал напоминать – будто ей суждено стать императрицей, и жизнь ее будет долгой, не менее семидесяти пяти лет. Екатерина понимала: не всегда верны подобные видения будущего, но она положила себе по крайней мере не противиться оному предсказанию. Императрица ничего не могла предпринять, пусть и знала, что у нее много приверженцев. Она донашивала последние месяцы, ей нездоровилось, и она отдала себя на волю судьбы, полагаясь на народную мудрость: горячность мешает, спокойствие помогает. Человек предполагает, а Бог располагает.

Екатерина вела себя, как и запланировала, являясь среди своего окружения, всегда в хорошем расположении духа, продолжая неизменно присутствовать на ужинах Петра, хотя ей было весьма нелегко: ей надобно было во что бы то ни стало утаить от всех беременность и родить. Вопрос сей был наиглавнейшим – от решения оного зависела ее жизнь. Отчаянная Екатерина продолжала видеться с супругом ежедневно, дабы он не заметил резкой перемены в ее облике. Однако последние три недели перед тем, как разрешиться, она не выходила и следила за действиями своего мужа через Шкурина, Дашкову и Орлова. Она видела, что первые правительственные распоряжения нового императора произвели благоприятное впечатление: он обещал следовать по стопам Петра Великого, издал манифесты о возвращении множества ссыльных, об уничтожении Тайной канцелярии, об отмене пыток, о понижении цен на соль, о расширении прав дворянства. Особливо были довольны в военных кругах: там радовались, что, наконец-то, после многих правительниц появился правитель-мужчина. Однако Екатерина Алексеевна видела, что он обращал внимание на пустые мелочи, не затрагивая важных государственных проблем. Нововведения в управлении духовными имениями, грубое обращение с высокопоставленными лицами, сановниками, генералами, покровительство голштинским родственникам, несправедливые награды, пренебрежение к гвардейским полкам, странное намерение немедленно начать войну с Данией – все перечисленное приведет к недовольству. К тому же, у государя почти не имелось своих людей, на коих он мог бы опереться в управлении страной.