Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду - Александр Ильич Антонов

Так же поступил царь и с повстанцами, не наказал никого из простых воинов, но взял их в полки. А кого и вовсе отпустил домой за крестным целованием. Атаман Иван Болотников и другие вожаки повстанцев были закованы в железа и отправлены в Москву.

В Туле начиналась мирная жизнь. И первым делом туляне разрушили плотину на реке Упе. И вода ушла из города. Но зрелище было жуткое и тягостное: всюду разрушения, разрушения. Деревянных построек не осталось, их разобрали и сожгли. Сожжены были все амбары, бани, заборы, лавки. Да и каменные дома, палаты были в разорении. Лишь храмы стояли нетронутыми. Горожане, синие как тени, очищали город от трупов. Свозить их было не на чем, и могилы копались в оградах церквей, на пустырях. Детей в городе не было видно. И ни собак, ни кошек, ни скотины — тоже.

Гермоген и архиереи, объезжая город, молчали. Наконец патриарх нарушил тягостное молчание:

— Чем наполнена твоя душа, брат Пафнутий?

— Стыдом и болью, святейший, за неразумность одних и жестокосердие других. Плотина, страдное болото, от голода гибнущие дети, разбитые и разорённые дома, поруганные святыни — всё сие наш общий грех, наше общее упущение, и допрежь всего — государя.

Гермоген подумал, что Пафнутий прав: ежели бунтует подданный — значит, плох правитель. Всё как в молитве на сон грядущий.

Царь Василий покинул Тулу быстро. Он поставил в городе нового воеводу — Ивана Ляпунова из Рязани, наказал ему наводить порядок и укатил. Патриарх же остался в Туле. К нему с повинными головами пришли архиереи, попы. Но он не упрекнул никого. Лишь повелел открыть собор и начать службу. И вскоре зазвонили колокола, стали собираться прихожане. Гермоген взошёл на амвон и прочитал канон покаянный ко Господу Иисусу Христу: «О, горе мне, грешному. Паче всех человек окаянен есмь! Покаяния несть во мне, даждь ми, Господи, слёзы, да плачуся дел моих горько...»

Ещё во время молебна Гермоген увидел в соборе Луку Паули, вернувшегося из лагеря самозванца. Патриарх велел вести службу священнику, сам позвал Луку и скрылся с ним в ризнице.

— Ну, говори, с чем пришёл, сын мой.

— Вести отрадные, отче святейший. Князь Михаил Скопин-Шуйский теснит самозванца, он в панике бежит, покинул Волхов, теперь, поди, в Карачево. И войско у него поредело, отошли казаки и покинули наёмники. Плохо, что сил у Скопина мало. А так послать бы за самозванцем конную рать, схватить бы да в железа...

— Твои мысли в согласии с Всевышним. Едем скорее к царю.

Вернувшись в лагерь, Гермоген прошёл в шатёр царя и увидел его в окружении многих воевод. Тут собрались князья Иван Воротынский, Василий Голицын, братья Михаил и Иван Нагие, ещё братья царя Дмитрий и Иван.

Гермоген недолюбливал братьев царя за спесь и душевную чёрствость. Да и за мшеломство. Немало они выклянчили у старшего брата себе новых вотчин. И потому Гермоген не хотел их видеть в шатре во время беседы с царём, не хотел, чтобы Дмитрий Шуйский услышал об успехе князя Михаила Скопина. И, подойдя близко к царю, сказал:

— Дети мои, оставьте нас с государем. Идите с Богом.

Дмитрий ожёг Гермогена непокорным взглядом, но тот не заметил сей взгляд, он смотрел на ликующего царя и удивлялся. И показалось отцу русской церкви, что перед ним не царь, а всё тот же хитрый купец-шубник, каким его знали москвитяне в былые времена. Совершил сей шубник выгодный торг под Тулой и доволен. И не понимает, что сия малая удача есть ключ к миру и благоденствию на земле Русской. Отправлены под стражей в Москву вождь повстанцев Иван Болотников, на цепи «царевич Пётр». И теперь было бы любо видеть, если бы Василий, как в те дни, когда рвался к трону, сидел бы на горячем скакуне и властной рукой отправлял полки вдогон убегающему вору-самозванцу. И догнал бы его в Волхове, или в Карачеве, или в Стародубе — где угодно, пока он на Русской земле, и уничтожил бы вместе со всеми, кто ещё оставался рядом с самозванцем, не пощадил бы иноземных воров-иезуитов.

Обо всём этом и сказал Гермоген:

— Государь-батюшка, не прими в обиду, потому как знаешь мою искренность. Напрасно ты теряешь дни в суете и бездействии. Поднимай войско и веди вдогон самозванцу до самых державных застав, уничтожь ехидну, пока она не уползла в логово!

— Владыко, зачем говоришь всуе и подвергаешь сомнению мою победу. И досталь, святейший, предаваться унынию. Никакой самозванец боле не посмеет поднять голову. Вот как повешу вора Петрушку на Серпуховской дороге под Даниловым монастырём, да будет висеть, пока верёвка не истлеет, в науку иншим.

— Государь, не тешь себя малым успехом. Самозванец Петрушка — мизинец в игре. Но самозванец Дмитрий — перст. И всё повторится, как было с Гришкой Отрепьевым. Да хочешь ли знать от ясновидцев, как всё будет, ежели не почтишь моего совета?

— Не желаю! Не позволяю! — крикнул царь Василий нервно. — Я повелю казнить Сильвестра за то, что наговаривает тебе чародейские мысли. Не забывайся, святейший! Ты заставляешь жить меня в беспокойстве! Не желаю сего!

Удивился Гермоген поведению царя и понял-догадался, что Василий пришёл к тому же искушению, каким болели Грозный и Годунов: вызнал свою судьбу. Да понял патриарх и то, что царь блуждает во тьме.

И движимый одним желанием помочь ему, патриарх потребовал:

— Внимай, государь, слову Божьему, ибо токмо Всевышний мог надоумить меня в том, что услышишь. Вижу аз дворцовую Сомовскую волость, поля, снегом укутанные, зимний лес. А по тем полям, по лесу скачет на белом коне самозванец из Шклова, охотой на зайцев развлекаясь. Да подстрелил одного, подхватил на всём скаку за уши, поднял и воскликнул: «Шубника поймал! Шубника!» С ним свита большая: бояре, дворяне, люди служилые. И закричали: «Слава! Слава царю Дмитрию». И полетели охотники далее, а куда — не ведаю. Потому как сие токмо тебе знать, государь. — Гермоген замолчал и отвернулся от Шуйского.

Царь Василий обиделся на Гермогена.

— Зачем чужое в глаза мне говоришь? Како можно на царя — «он шубник»? Помнил бы, святейший, кто над кем! Я казню Сильвестра. Сия грязь от него!

— Сей блаженный человек служит России верой и правдой четверть века. И всё, что он пророчит, то сбывается. Он и наши судьбы ведает, может сказать, что нас ждёт. Да не будем его искушать, Божьего человека. Лучше помни,