Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду - Александр Ильич Антонов

что Всевышний сегодня с нами. Прими сие как милость и поспеши за самозванцем. — И, положив на царя крест, Гермоген покинул шатёр.

Позже патриарх будет сожалеть, что не вразумил-таки царя Василия, не подвигнул его на воинский подвиг. И потом же поймёт святейший, что государь боялся уходить далеко от Москвы. Страх потерять Мономахов трон и корону затмили его разум, как сие было с Борисом Годуновым. Но ежели Гермоген не признавал Бориса Годунова законным царём, не присягал ему, не целовал креста за его коварство и злодеяния, то к Шуйскому он питал другие чувства, во всяком случае до последнего времени. Бывает же так: Гермоген чтил Шуйского как младшего брата.

Потому и ушёл Гермоген из царского шатра, дабы не наговорить Василию лишнего. Он подумал: «Пусть Всевышний будет свидетелем, что я предупреждал тебя, Василий-брат».

В тот же день, на мученика Прова, когда по звёздам гадают о погоде и урожае на будущий год, Гермоген покинул лагерь царя, поспешил в Москву. Ночью он тоже смотрел на звёзды, но знамение, как ему показалось, предвещало не большой урожай, а большую кровь, которую прольют россияне.

* * *

Зима в том 1608 году долго не приходила. Уже и святки собрались встречать, а большой снег не ложился, морозов не было. Народ усердно молился, просил у Бога ядрёной и снежной погоды. Да всё чаще люди шептались, что такая зима ничего хорошего не сулит, что быть большой беде. Но пока в жизни державы её ничто не предвещало. Впервые за последние годы на Руси не было осаждённых городов и осаждающие не стыли в бесснежных полях. И торжища стали обильны товарами, хлеб продавали по доступным ценам, другие харчи имелись на базарах в достатке.

По церквам и соборам служба шла исправно. Попы, священники ревностно исполняли повеление патриарха вести церковные обряды строго по уставу, молитвы и проповеди не бубнить по-глухариному, а внятно доносить до верующих прихожан.

После бегства из центра России Лжедмитрия II, а с ним и сонмища иезуитов, у Гермогена отпала нужда обнародовать тайный документ папы Римского. Но священнослужители прочитали его. Гермоген проявил милость к Игнатию-греку. Его освободили из монастырской тюрьмы, и он вольно жил среди братии Кириллова монастыря. Ещё патриарх много думал о Филарете Романове. Служил тот митрополитом в Ростове Великом, дела исполнял старательно. И всё бы хорошо, да смущало Гермогена то, что сан митрополита дал Филарету самозванец Гришка Отрепьев. Выходило, что Филарет был угоден первому Лжедмитрию. Известно, что Отрепьев взял Филарета под опеку не случайно: чином жаловал «родню». И разве Филарет не знал, что Отрепьев вовсе не родня, а чужой человек. Зачем же было принимать сан от врага русского народа, зачем поощрять порабощение России поляками и лютерами? И выходило, что Филарет пошатнулся в православной вере. Но, может, сие прошло? Сейчас Филарет служил исправно. Уставы и каноны церкви постиг до самых глубин и милостью Божьей отмечен. И подумывал Гермоген перевести Филарета в Москву, поставить во главе Патриаршего приказа. Но будет ли так, Гермоген пока не знал, потому как нужно было посоветоваться с архиереями. Доброжелательность у Гермогена к Филарету была явная. Он помнил, что Филарет избавил его от ссылки при Лжедмитрии-Отрепьеве. Гермоген успокоился и не искал больше в Филарете противника. Да прихлынули новые заботы.

Ранним февральским утром Гермоген узнал, что Лжедмитрий II объявился вновь. И случилось это в Орле, народ которого встретил его хлебом-солью. Сие событие потрясло многих россиян, но больше всего патриарха Гермогена. Вольно или невольно, но в эти февральские дни Гермоген первым встал на непримиримый путь борьбы с Лжедмитрием II, и этот путь оказался мученическим.

С горечью, с гневом патриарх обличал светскую власть за то, что она допустила повторение всего, что случилось в 1606 году, когда Отрепьев, отдохнувши зиму в Путивле, собрал свежие полки и двинул их весной на Москву. Тогда Бориса Годунова спасла от всенародного презрения и позора внезапная смерть. А что ждёт бездеятельного царя Василия? Какая кара уготована? Гермогену казалось, что исход судьбы Шуйского будет печальнее, чем у Бориса Годунова.

Высшее боярство, дворяне, думные дьяки, воеводы были недовольны царём Василием. Между собой они всё чаще говорили о крестоцеловальной записи Шуйского, которая ограничивала его власть в пользу бояр. «Вот и надо взять её до упора», — говорил первый боярин Фёдор Мстиславский. И с ним многие соглашались, но ждали случая.

И лишь только до Москвы дошёл слух, что Лжедмитрий выступил в поход, князь Василий Голицын сказал в Думе:

— Ты, государь-батюшка, девятнадцатого мая шестого года принёс присягу всей земле Российской не стоять выше власти боярской Думы, но мы ещё просим тебя отдать повеление войску выступить навстречу татям самозванца да его отловить и в хомут взять. Мы пока просим, государь, — нажал князь на «просим».

— Тебе, князь Василий, не терпится талантом воеводским блеснуть. Да где враг? Слухи — ложь. Войску же отдых нужен. И припас огненный не приготовлен.

— Смотри, государь-батюшка, спохватишься, ан поздно будет, как Дума своё возьмёт, — снова предупредил князь Голицын.

Царю Василию придать бы значение настойчивости князя, а он, словно глухой, всё мимо ушей пропустил.

Гермоген тоже не верил слухам, но его люди добыли факты. Лазутчики Патриаршего приказа, которые «сидели» во дворцовой Сомовской волости, прибежали в Москву, как только самозванец собрался в поход и двинулся на столицу.

В эти же дни ранним утром протопоп Успенского собора Терентий прибежал к митрополиту Крутицкому Пафнутию и сбивчиво поведал, что ему явился сам Иисус Христос.

— Он громовестил, дабы берегли животы праведников, ибо грядёт суровая кара Вседержителя за грехи москвитян в изменах.

— Верю тебе, брат, да идём к святейшему, — позвал Пафнутий.

О явлении Иисуса Христа протопопу Терентию патриарх рассказал царю Василию. Царь принял угрозу Всевышнего со смирением.

— Токмо я виновен во гневе Господа Бога. Слабость духа меня обуяла, — признался царь Василий. — Зачем я не внимал твоим словам, владыко святейший?

Царь Василий, однако, не умилостивил патриарха. Гермоген ответил сурово:

— Примем гнев Вседержителя с покаянием и покорностью. Да в согласии с Господом Богом накладываю на всех москвитян ектинью — пятидневный пост и общее покаяние. И ноне же сие с амвона собора возвещу. Тебя же, государь, побуждаю к действию. Скинь маяту во благо державы.

Но Гермоген не пробудил Василия. Да и москвитяне так увязли в грехах и изменах, что никакая ектинья и покаяние не очистили их души. Всевышний по-прежнему был гневен, испытание бедой