Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
27 сентября, среда.
Сейчас до нас доносятся отголоски разговоров об эпохальных переменах. Думаю, Дедманы, скорее всего, уедут, о чем Л. намекнул сам Дедман. Но продолжим. Пока мы с Томом общались в гостиной, Морган писал у нас наверху свою статью, а иногда проносился мимо; скромный, язвительный, по-детски пухлый, но очень наблюдательный человек. По сравнению с головой Моргана, голова Тома – сплошная ширь и кость. В нем до сих пор есть что-то от школьного учителя, но я не уверена, что он не красит губы. После Джойса, однако, мы перешли к щекотливой теме – к бюджету Элиота; в итоге (а мы были аккуратны, тактичны, нервны) выяснилось, что Том не уйдет из банка меньше чем за £500 и что ему важнее иметь ценные бумаги, чем обещания. Поэтому на следующее утро, когда от Оттолин пришло письмо и циркуляр[904] с предложением в £300 в год на пять лет, мне пришлось отправить ей телеграмму, чтобы она остановилась, а затем составить длинное письмо с подробным изложением своих аргументов и еще одно (Тому) с просьбой подтвердить мою информацию. Без сомнения, на меня польются потоки гнева с обеих сторон, но это может подождать[905].
В остальном конец недели был холодным и ненастным. Всего одна прогулка по холмам. Том ушел перед ужином. Потом мы устроились поудобнее, и Морган стал очень душевным, забавным, простым, сплетничающим о друзьях и напевающим под нос; Том попросил Моргана писать для «Criterion». Меня поразила его абсолютная скромность (основанная, вероятно, на значительной самоуверенности). Комплименты Моргана почти не волнуют. Он счастлив писать свой роман, но обсуждать его не хочет. Есть в нем что-то простецкое – для писателя, возможно, мистическое, глуповатое, но с детской проницательностью, о да, – а еще какая-то мужественность и определенность. Он гостил у Харди, который предается тщеславию и педантично читает рецензентов. Жалуется на «Spectator», который, по его словам, проявил к нему враждебность из-за знакомства с Литтоном; в итоге кузены поссорились[906]. Потом было что-то о захоронении домашних животных, а еще история о кошках, попавших под поезд. Бедный старина Харди совершенно обычен, мил, типичен; никогда не говорит ничего умного – одни только банальности о своих книгах; пьет чай в доме священника; хвастается здоровьем; не ждет американцев в гости и никогда не упоминает литературу. Как мне все это использовать в некрологе?[907]
4 октября, среда.
Наш последний день здесь. С точки зрения погоды лето в целом разочаровало. То солнце, то дождь. Хорошая погода не держалась и семи дней подряд. Было несколько погожих дней между дождливыми, ветреными и пасмурными. Римская дорога часто оказывалась настолько грязной, что я не могла по ней пройти. А во время прогулок я постоянно слышала раскаты грома. Гризель пугалась и бежала домой – будто сам Господь Бог из кожи вон лез, чтобы навредить беспородному фокстерьеру, гуляющему по равнинам Родмелла! Но что об этом говорить. Думаю, лучшего сада у нас никогда не было, а два дня назад мы собрали прекрасный урожай яблок, груш и зеленого горошка.
В духовном плане мы добились определенного прогресса в обществе Родмелла. На днях в доме священника меня поразила бездушность обывателей. Они кажутся еще менее живыми, чем мы, интеллектуалы. Мистер Шанкс и чета Хогг [неизвестные] такие бледные, такие водянистые, такие мягкие. Миссис Хоксфорд все еще обсуждает страну и Лондон; в двадцатый раз сообщила о том, как она рада, что сохранила теннисный корт, хотя во время войны на нем держали пони. Боуэн сидела вялая; передала мне сигареты Шанкса. К тому же я не люблю невоспитанных молодых людей, например Хогга. Они кажутся мне капризными и простецкими, а еще говорят на сленге, который тут же выдает их характер.
Я немного высокомерна и самоуверенна, поскольку Брейс[908] написал мне вчера: «Мы считаем “Комнату Джейкоба” необычайно выдающейся и красивой работой. У вас, конечно, свой собственный метод, и трудно предсказать, скольким читателям он придется по вкусу, но, несомненно, найдутся восторженные поклонники, и мы с удовольствием опубликуем вашу книгу», – или что-то в этом роде. Поскольку это мой первый отзыв, полученный от беспристрастного человека, я рада. Значит, роман производит определенное впечатление, и это не просто фейерверк. Мы подумываем выпустить его 27 октября. Рискну предположить, что Дакворт немного сердит на меня. Я вдохнула свободы. Думаю, я не совру и не преувеличу, если скажу, что я действительно намерена продолжать и равнодушна к тому, что скажут люди. Наконец-то мне нравится читать собственные произведения. Они мне как будто ближе, чем раньше. И с поставленными в Родмелле задачами я справилась лучше, чем ожидала. «Миссис Дэллоуэй [на Бонд-стрит]» и глава о Чосере закончены; я прочла пять песен «Одиссеи», всего «Улисса» и берусь за Пруста. А еще я читаю Чосера и Пэстонов. Таким образом, очевидно, что мой план работы над двумя книгами одновременно вполне осуществим, и я, несомненно, получаю удовольствие от целенаправленного чтения. Я согласилась написать одну статью для ЛПТ – об эссе[909] – и сделаю это в свободное время, так что все в порядке. Теперь я буду постоянно читать по-гречески, а в пятницу утром начну главу о премьер-министре. Собираюсь читать трилогию [«Орестея» Эсхила], немного Софокла, Еврипида и диалоги Платона, а также биографии Бентли и Джебба[910]. В свои сорок лет я начинаю понимать работу собственного мозга и то, как с его помощью получить максимальное удовольствие и извлечь максимальную пользу. Секрет, я думаю, в том, чтобы работа была в радость.
8 октября, воскресенье.
Опять вернулась к камину Хогарт-хауса; прочла первые главы биографии Бентли. Гризель сидит на коленях Л. Боксолл – котенок, названный в честь Нелли, чтобы задобрить ее, – к счастью, убежал; временно, иначе я бы не
