Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф

через плечо и посмотреть, насколько чисто они метут. Я и правда скорее предпочту их, чем прославленных людей, бережно хранящих свою репутацию. Дафна ходит в Бедалес[881]; собирается в Ньюнем-колледж; предлагает реформировать мир путем умеренной революции, насколько я поняла из нашего минутного разговора под сенью дерева у церкви вчера вечером. Для начала она будет писать памфлеты. Думаю, памфлеты Дафны Сэнгер и правда изменят мир – никаких сомнений. В ее возрасте я хотела знать все на свете и написать книгу. Но какую? Более четкое понимание этого пришло ко мне в 21 год в Манорбире[882], когда я прогуливалась по берегу моря. Никогда еще мне не удавалось так влиться в работу, как этим летом – не выношу перерывов. Мейнарда пригласил нас в Оар[883], где он живет с Лидией [Лопуховой], и я бы очень хотела поехать, но мы не можем. Новый план чередования дел работает прекрасно: мне все время не терпится либо прояснить свои взгляды на Чосера и «Одиссею», либо набросать следующую главу. Вежливое письмо из «Harcourt Brace» сообщает, что рукопись еще не приехала и что они очень заинтересованы в моей работе[884]. Я рада заметить, что это произошло по вине не зарегистрировавшего посылку Л. Теперь я мчусь вперед, пишу J-пером[885] – получается не очень компактно; весь день потрачен впустую, а сейчас мне надо прибраться в комнате.

Да, пролистав дневник, я вижу, что у стального пера огромные преимущества. Блэки пишет слишком плавно; старые обрубки – слишком толсто. Посмотрите, как аккуратно выходит сейчас.

6 сентября, среда.

После гостей я обычно опустошена, но в то же время довольна разговорами. Фразы вертятся у меня на языке – чего только не придумаешь, чтобы порадовать свекровь[886] и Флору; они сейчас возвращаются в Льюис; Кэррингтон с Партриджем едут в Чиддингли[887]; Сэнгеры поднимаются на холм Эшем; а Литтон подумывает приехать к нам.

Вчера вечером у нас было запланированное интервью с Ральфом, лежавшим тут на кровати. Выражение его лица ничуть не менялось, пока Л. задавал вопросы, – очень решительное, cдержанное и отчужденное. «На мой взгляд, все было неудовлетворительно» и т.д. Ральф защищался не больше, чем стадо овец от волка, и это обезоруживает. Равно как и то, что он невероятно увлечен работой в «Hogarth Press» и представить себе не может иной карьеры. Думаю, это выльется в то, что он станет нашим постоянным печатником; мы возьмем Уиталла в партнеры и начнем все сначала. Он готов работать вечно, если мы готовы, и денежные трудности можно уладить. Ясно, что ему надо жить в Лондоне. Кэррингтон собирается переждать его измены, что она и делает стиснув зубы. Она намерена рисовать. Но моложе она точно не станет.

В понедельник мы отлично поболтали с Мейнардом, Нессой, Дунканом и Сэнгерами. Но как мне записать разговоры? Все, однако, прошло успешно, если не считать пасмурной серой погоды. Мейнард собирается строить дом, а Несса и Дункан – получать от него доход в течение десяти лет. Это будет прекрасно обставленный отель в поле у Бинсток-лэйн[888]: восемь номеров люкс с восемью ванными комнатами, кухнями и уборными во внутреннем дворике – короче говоря, роман Пикока в камне, и вскоре он наполнится персонажами. Несомненно, мы почти полностью перестроили жизнь. Наши родители были всего лишь пешками – они ушли в могилу, так и не раскрыв свои тайные потенциалы. Помимо того что Мейнард – величайший экономист нашего времени, он имеет в любовницах балерину и готовится поставить балет Моцарта[889] с тринадцатью искусными танцовщицами; ведет переговоры с управляющим Колизея[890]; является экспертом по контрактам; знает достоинства балерин и все о любовных утехах в Императорской академии Петербурга[891]. Дункан собирается танцевать с Лидией. А Роджер… Впрочем, нет нужды идти по списку, когда суть одна: мы все овладели искусством жизни, и это очень увлекательно. Не хочу ли я заняться производством цветной бумаги?

Гранки [«Комнаты Джейкоба»] привозят через день, и я бы точно впала в депрессию, если бы стала вникать в них. Сейчас книга кажется неглубокой и бессмысленной; слова едва проступают на бумаге; наверняка мне скажут, что я сотворила изящную фантазию, не имеющую почти ничего общего с реальностью. Неужели скажут? Как бы то ни было, природа услужливо держит меня в иллюзии, что я вот-вот напишу нечто действительно хорошее: глубокое, стоящее, легкое, твердое как металл и сияющее словно бриллиант.

Я закончила «Улисса» и считаю роман осечкой. Талант, конечно, чувствуется, но низкосортный. Расплывчато. Неприятно. Претенциозно. Невоспитанно, и не только в общепринятом смысле, но в и литературном. Первоклассный автор, я хочу сказать, слишком уважает свою работу, чтобы хитрить, использовать уловки и фокусы. Мне все время приходит на ум какой-нибудь неопытный школьник – скажем, Генри Лэмб, полный идей и энергии, но настолько неуверенный в себе и самовлюбленный, что теряет голову; становится экстравагантным, манерным, развязным и неловким; вызывает у добрых людей жалость, а у суровых – раздражение. Остается только надеяться, что он перерастет это, но Джойсу уже сорок и это маловероятно. Я читала невнимательно, к тому же всего один раз, а этого явно недостаточно, поэтому я наверняка несправедливо преуменьшила достоинства романа. Я чувствую, что в меня попали мириады крошечных пуль, но все же это не выстрел в сердце, как, например, в случае Толстого[892], но сравнивать их с Джойсом просто смешно.

7 сентября, четверг.

Только я написала это, как Л. вручил мне очень умную рецензию на «Улисса» из американского издания «Nation[893]»; в статье в основном анализируется содержание и смысл романа, причем звучит это гораздо убедительнее, чем у меня. И все же есть в первых впечатлениях какое-то преимущество и своя правда, так что слов я назад не возьму. Хочу перечитать некоторые главы. Вероятно, современники никогда не смогут полностью оценить красоту текста, но она, полагаю, должна их потрясти, хотя я не потрясена. С одной стороны, книга вызвала у меня раздражение, а с другой, Том слишком завысил мои ожидания своими похвалами.

У нас три чудесных дня подряд, а может, даже четыре или пять. Сад во всей красе; большая клумба усыпана яркими цветами, лепестки которых чуть ли не соприкасаются все друг с другом. Генри Дедман прополол грядки. Прекрасным вечером, часов в семь тридцать, они сверкают и светятся. Однако для ночных гуляний уже слишком холодно, и мне, увы, ужасно не хочется вставать сегодня из кресла и тесниться у камина, а придется, поскольку пришли Сэнгеры. Они ввалились все трое; Дора ковыляет сзади. И