Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я все списываю на тревожность. Ах, но как божественно счастливы мы были в четверг до 12:30, когда Клайв высадился на нашем зачарованном острове с новостями из мира Мэри и Коулфаксов! Никогда в жизни я не была так счастлива. Тот день напоминал идеально изготовленный шкаф с красивыми полками и ящиками. Лил дождь (вроде бы), и все должно было идти своим чередом, но как все изменилось! Сегодня утром я с трудом сохраняла самообладание, заказывая еду на ужин и т.д. Но я еще прогуляюсь до Эшема и постараюсь запустить свой мотор. Странно, что никто из нас не хочет никаких гостей. Конечно, к нам со всех сторон угрожают ворваться Партриджи, Молли Гамильтон, американцы, Литтон, Морган, Том, Сэнгеры; нет, оставьте меня, оставьте, – только и я говорю я, – дайте поработать головой.
Боуэн [Хоксфорд] пришла на чай в воскресенье – дешевый предмет сервиза, ведь ее нос напоминает носик чайника, а рот – щель в грубом фарфоре. Она меняется; читает «Блаженство» [КМ] по указке Шанкса; хочет жить в Лондоне и работать, а не танцевать; поспешила уйти, чтобы поиграть с ним в теннис, я полагаю. Я застала их врасплох на берегу реки, когда они купали большую овчарку. «Они взяли пса у здешнего пастуха», – сказала Боуэн со странным ударением или акцентом на слове «они», как будто «они» уже в прошлом, но еще живы. И вот так, под предлогом дрессировки собаки, они продолжают встречаться, что миссис Дедман совершенно не одобряет и что, по словам Сидни, превращает жизнь Шанкса в сплошное мучение; Боуэн впивается когтями, цепляется за него и тянет к себе.
«Жуть!» – сказала я. Бедняга. С нетерпением жду его Коллинза[861]. Продолжение вторника.
Облачность медленно рассеивается. Не то чтобы я сейчас могла взяться за перо и работать, но разверзшиеся воды вновь смыкаются. Меня опять омывает теплый, приятный, плодотворный поток собственных мыслей. Я слишком слаба, чтобы вдаваться в психологию, хотя она и вызывает у меня интерес. Как будто некое инородное тело рассеяло на мгновение реальность; оно было из какого-то грубого материала, несовместимого с мыслью. И если я смогу на время защититься, я продолжу писать. Поэтому главный вопрос сейчас: как сильно мне отстраниться от несимпатичного общества в будущем? Это трусость или просто здравый смысл? Вот, например, Бретт уже приглашает нас в самое сердце лагеря врагов – в Хампстед по вечерам в четверг. Если пойду, я буду вся издергана или, во всяком случае, притуплена присутствием Салливана, Котелянского и Сидни. А если не пойду, то размякну ли я и сгнию ли в слишком спокойной атмосфере своих знакомых? Возможно, лучше всего было бы жить на нейтральной территории – без друзей и врагов – и таким образом умерить свой настойчивый и притязательный эгоизм. Возможно ли такое общество?
Я заказала голубое шелковое платье и теперь должна откладывать на него по 10 шиллингов в неделю – шесть недель подряд. Но если я экономлю на одном, то с лихвой трачу на что-то другое, поэтому я поставила перед собой эту задачу с особым удовольствием.
Есть способ раскачать себя и снова начать писать. Во-первых, легкие физические упражнения на воздухе. Во-вторых, чтение хороших книг. Ошибка думать, будто из сырого материала может получиться настоящая литература. Нужно отстраниться от жизни –именно поэтому мне так не понравилось вторжение Сидни – и стать обособленным; максимально сконцентрироваться, бить в одну точку, а не отвлекаться на разрозненные черты персонажей, живущих в твоей голове. Приходит Сидни, и я становлюсь обычной Вирджинией; когда же я пишу, я оголенный нерв. Порой мне нравится быть Вирджинией, но только если я легкомысленная, рассеянная и общительная. Однако сейчас, пока мы здесь, я бы предпочла быть оголенным нервом. Кстати, Теккерей – хорошее чтиво, очень живое, «со штрихами», как говорят у Шанксов через дорогу, поразительной проницательности.
Мне нужно написать кучу писем: Жаку[862] (он, кстати, высоко оценил «Понедельник ли, вторник», а я люблю угождать Жаку, но его похвалы никогда не перевешивают порицания тупого осла Сидни); Кэ Кокс; Кэррингтон; кому-то еще – я забыла и не собираюсь вспоминать, а лучше займусь литературой, продолжу читать «Улисса»!
23 августа, среда.
Болит голова: писать не буду, просто скопирую.
21 августа, 1922.
Моя дорогая Вирджиния.
Необычайно располагающая атмосфера; такой поток красоты природы и целительного воздуха, всегда накрывающий меня в ваших краях, но было и нечто большее. По мере того как пролетали часы, короткие и стремительные, я все больше и больше чувствовал глубокое удовлетворение от того, что возобновил наши отношения, собрал разбитые осколки и смог неплохо скрепить их. Надеюсь, это не выдумка; конструкция кажется чем-то прочным; чем-то действительно завоеванным и заслуженным; настоящим шагом в этом ужасном паломничестве, в котором мы все участвуем. Я мог бы легко уйти прочь, считая, что все сгорело дотла; я был вполне готов к этому; мой разум открыт. Но все наоборот! Я чувствую себя обогащенным и живым, счастливым от того, что вы здесь и вы есть, и неважно, считаете ли вы меня полным идиотом.
Теперь о волнении. Только я начал писать письмо, как зазвонил телефон. Странные звуки, крики «я вас не слышу», голос, показавшийся мне знакомым, а потом я уловил имя.
– Кэтрин?
– Сидни, ты мне враг?
– Боже правый, НЕТ!
Она у Бретт в Хампстеде. Это все, что удалось разобрать. Я собираюсь увидеться с ней в среду. Сюжет закручивается[863].
Искренне ваш, С.У. [Сидни Уотерлоу]
25 августа, пятница.
У меня нет времени это комментировать. Взгляд немного замыленный, так что оставлю на потом. Кажется, я начала историю заново, но еще не уверена. Брэйлсфорд прислал письмо с просьбой внести вклад в его «New Leader» своими рассказами т.д.[864] В еженедельнике
